Анастасия Дробина - Билет на бумажный кораблик
– Здравствуйте, как вас зовут? – вспомнила я наконец о приличиях. И, поскольку я автоматически взглянула на вошедшего первым великана, он снова широко улыбнулся и сказал:
– Мануэл-Энрике-Амадиньо-Сантьяго-де-Пайва-да-Канчерос...
Я впала в столбняк, он усмехнулся и добавил:
– ...Ману.
– Жозе Медина, – коротко сказал второй.
– Мария Канчерос, – мягким, грудным голосом представилась девушка, и я сразу подумала, что она, должно быть, хорошо поет. Я пригласила их в квартиру, извинилась за разгром в комнате, и Ману тут же поскакал вниз по ступенькам за тазом. Когда он вернулся, лестничная клетка уже была полна соседями. Цыганская семья высыпала из своей квартиры в полном составе.
– Дэвлалэ, [7]Санька, кто это? – драматическим шепотом спросила тетя Ванда.
– Квартирантов вот взяла.
– Господи, какой кошмар... Поприличней не могла кого найти?!
– Это студенты! – возмутилась я. – Врачи! Анна Владимировна из восемнадцатой сосватала!
– Вид босяцкий, – сухо сказала тетя Ванда. – Особенно у этого, здорового. Если что – стучи в стену. Ничего, конечно, не обещаю, но, может, мои ребята вшестером справятся.
Я кивнула, стараясь не смеяться. Мне почему-то Мануэл страха не внушал. Удивление перед габаритами – да. Но физиономия у него была до того добродушной, что никаких подозрений у меня не возникло. Вернувшись в квартиру, я увидела, что Мария, стоя на подоконнике, ловко и быстро домывает окна, Жозе вытирает тряпкой огромную лужу на полу, а Мануэл роется в своей сумке.
– Мария, оставьте, я сама! Жозе, вы испачкаетесь, не надо! – засуетилась я. – Мануэл, а... а что это?
Последний вопрос вырвался непроизвольно, когда я увидела, что Мануэл с удовлетворением ставит на стол вынутую из сумки деревянную раскрашенную статуэтку. Статуэтка была похожа на африканского божка, небольшая, менее полуметра вышиной, и довольно симпатичная.
– Огун, – представил Ману. Посмотрел на божка, серьезно перекрестился ладонью, по-католически, и произнес короткую фразу на незнакомом языке. Вслед за ним это повторили Жозе и Мария с подоконника. Я невольно посмотрела на Огуна, словно ожидая какой-то реакции. Тот, разумеется, молчал, но Мануэл, видимо, что-то разглядел в непроницаемой физиономии бога и облегченно вздохнул:
– Я поеду за вещами.
Вещей у них было, как оказалось, немного, в основном книги и платья Марии. Разместились они быстро и ловко: Жозе и Мануэл в комнате побольше, Мария – в маленькой, за стенкой у меня. Огун водворился в комнате ребят, а у Марии я, зайдя с чистым постельным бельем, с удивлением заметила керамическую статуэтку Пречистой Девы – причем Дева имела явные мулатские черты, а малыш Христос у нее на руках выглядел законченным негритенком. Рядом с Мадонной возвышались бастионы тетрадей и книг.
– Извините, а какой же вы веры? – растерянно, боясь показаться бестактной, спросила я.
Мария, любезно улыбнувшись, пояснила:
– Мы католики. А Огуна дала прабабушка. На всякий случай.
Я вспомнила статую Перуна в крутичевском лесу и больше не стала задавать вопросов. Мы договорились о цене, условились, что готовить для себя и ребят будет Мария, а убирать всю квартиру – я, за отдельную плату. Через полчаса мы все уже были на «ты». Ребята шумно восхищались количеством книг в квартире. Мария тут же рассказала, что в тринадцать лет ей попались в руки бунинские «Темные аллеи», переведенные на португальский, и произвели на нее такое впечатление, что Мария самостоятельно начала изучать русский язык на курсах, чтобы читать Бунина в подлиннике. Она в самом деле гораздо лучше ребят говорила по-русски. Они с Мануэлом были из очень богатой семьи Рио-де-Жанейро, и их отец мог позволить себе отправить своих отпрысков учиться в Россию. Собственно, Мануэл собирался остаться дома и поступить в местный университет, но сеу [8]Сеу – просторечное от «сеньор» ( португ.).> Сантьяго категорически заявил, что восемнадцатилетнюю девственницу опасно отпускать одну в дикую северную страну с непонятным политическим строем. Брат был вынужден сопровождать сестру, а с Жозе, который бы не из Рио, а из Баии, они познакомились уже в Москве.
Естественно, я поинтересовалась: нравится ли им Россия? Ребята немедленно задали встречный вопрос: а где, собственно, снег? Их пугали, что Россия – очень холодная страна и здесь три четверти года на улицах лежит снег. Неужели они прилетели в оставшуюся четверть? Я подтвердила, что так оно и есть и что скоро снега будет выше головы. Мое заявление вызвало бурную радость, и все же я почувствовала, что от России они не в восторге. Дело, как выяснилось, было не в холодах и не в том, что на улицах полно бандитов: в Рио-де-Жанейро, как заверил Мануэл, их еще больше. Но ребят поражало количество сумрачных, хмурых лиц на улицах и серо-черно-коричневая гамма одежды. Я, как могла, объяснила: одежда – это чтобы меньше пачкаться в общественном транспорте и вообще. А мрачные морды... А чего, собственно, веселиться-то? Ману и Жозе важно покивали, но явно ничего не поняли и пошли спать.
В комнате парней свет погас быстро. Они долго еще вполголоса переговаривались на своем языке и хохотали, но вскоре угомонились. Я собралась в ресторан и уже стояла одетая в прихожей, когда заметила выбивавшийся из-под двери комнаты Марии свет. Приблизившись, я услышала чуть слышный шепот. Поколебавшись, заглянула в щель.
Мария стояла на коленях у стола, подняв лицо к освещенной лампой статуэтке Пречистой Девы. Я сразу поняла, что она молилась, и торопливо отступила назад. Сама я была неверующей, но дед воспитывал во мне уважение к чужой религии. Теперь молитвы я не слышала, но профиль Марии, ее отброшенные назад темные вьющиеся волосы, точеная линия темно-бронзового плеча, длинная, как у Нефертити, шея были мне хорошо видны. Это была совершенная, хоть и не привычная для русского глаза красота. «Родит же бог...» – позавидовала я, возвращаясь в прихожую. До сих пор я никогда не завидовала чужой красоте, но тут мне вдруг стало грустно. Не потому, что Мария была красивей меня – хоть это было и очевидно. А потому, что я вдруг почувствовала себя смертельно усталой, отяжелевшей, старой и потерявшей все на свете. У меня даже ни разу не было любви – если не считать той полудетской страсти к Ваньке, которая так бездарно закончилась. И мне казалось, что вот у этой красивой девочки-мулатки, которая так серьезно просит сейчас о чем-то свою Деву Марию, все будет хорошо. Гораздо лучше, чем у меня. Я вздохнула, вспомнив деда и Шкипера, погасила свет и ушла.
Утром я проснулась от истошного вопля в коридоре. Села торчком в постели, не понимая, что происходит, и напрочь забыв о том, что у меня теперь квартиранты. Впрочем, я быстро это вспомнила, влезла в домашнее платье и выбежала в коридор.
