Я тебе изменил. Прости (СИ) - Инфинити Инна
Я зажигаю в коридоре свет, с ностальгией и болью в сердце оглядываю квартиру. Решив не поддаваться сентиментальности, сразу шагаю к комнате Майи. Стучу несколько раз в дверь.
— Да?
Опускаю ручку и захожу. Майя лежит на кровати с альбомом и карандашом в руках. Рисует. Смотрит на меня отстраненно, закрывает альбом и убирает его на тумбочку.
— Привет. Я приехал в пятницу, как ты просила.
Вообще, я не сторонник того, чтобы идти на поводу у детских капризов. В свое время мне часто приходилось одергивать Веру, чтобы не позволяла ребенку лишнее. И в любом другом случае я бы вызвал дочь на разговор, когда это удобно мне, а не ей. Но сейчас все слишком тонко и чувствительно. Поэтому я, как Майя и велела, приехал в пятницу.
Дочка садится на кровати удобнее, подтягивает под себя ноги.
— Ну проходи. Я только не очень понимаю, что именно ты хочешь мне сказать.
Я шагаю вглубь комнаты и сажусь на стул.
— Ну во-первых, что бы у нас ни происходило с твоей мамой, мы остаемся твоими родителями и любим тебя.
— Пап, мне не семь лет, и мы не в американском фильме. Не надо всех этих красивых слов. Вы разводитесь? Я знаю, мама мне уже сказала.
— Это еще не точно.
— Что не точно?
— Развод. Мама подала заявление, но это пока ни о чем не говорит.
И, клянусь, я вижу, как в глазах дочки загорается искра надежды.
— Почему мама это сделала?
— Потому что я совершил очень плохой поступок по отношению к ней.
Я не знаю, известно ли Майе, что такое измена. Наверное, ей ведь уже пятнадцать. Я узнал о второй семье своего отца в восемнадцать. Не такая уж большая разница с текущим возрастом Майи.
— Ты любишь другую женщину?
— Нет.
— Тогда почему ты это сделал?
«Это». Она не произносит слово «изменил».
— Если я буду пытаться объяснить, почему так поступил с мамой, то это будет звучать как оправдание. А я не хочу себя оправдывать. Это был плохой поступок. Иногда люди совершают плохие поступки. Что делать дальше? Нести за них ответственность.
Майя опускает глаза и рассматривает свои ногти. Она грустна, и ее грусть передается мне.
— Я не хочу, чтобы вы разводились, — тихо говорит, и у меня ком в горле вырастает. — Но если вы все же разведетесь, то я хочу остаться жить с мамой.
Что ж, этого следовало ожидать.
— Да, конечно. Но мы же будем видеться?
Майя медлит с ответом. Поднимает на меня робкий взгляд. Она еще совсем ребенок, и у меня сердце сжимается, когда гляжу на нее такую грустную и, можно даже сказать, несчастную. А от осознания того, что это я причина ее грусти, — вдвойне больно.
— Да, конечно, — отвечает бесцветно и снова берет с тумбочки альбом и карандаш.
— Что ты сейчас рисуешь?
— Не важно, — отвечает, не отрываясь от альбома.
Обычно Майя всегда с гордостью показывает свои рисунки и картины. Непривычно, что она отказывает. Должно быть, я больше не вхожу в круг ее доверия.
— А где мама?
— Не знаю.
На часах половина девятого вечера. Куда Вера могла отправиться в пятницу после работы? На встречу с подругами? У нее их не так много, и все замужем. Нет особо времени ходить по кафе.
— Она не говорила во сколько вернётся?
— Нет.
Майя продолжает быстро водить карандашом по альбомному листу. Этот звук рассекает тишину комнаты и как бы говорит мне: уходи, ты здесь лишний. Майя глубоко обижена, и ни мои слова, ни мои поступки сейчас не помогут. Ей нужно время.
Я тихо встаю со стула и покидаю комнату дочки. Но не ухожу из квартиры. Захожу в спальню, зажигаю свет. Наша с Верой кровать аккуратно заправлена. На стуле висит блузка, в которой Вера вчера приходила на работу. Вроде бы ничего не изменилось. Кроме одного. Главного.
Больше нигде нет моих вещей. Ничего, ни единой мелочи. Ни домашних тапочек в коридоре у входной двери, ни книги на прикроватной тумбе, которую я читал и не забрал с собой на дачу. Иду на кухню и не нахожу там свою кружку. В гардеробе нет моих вещей. В ванной нет моего шампуня и геля для душа. Вера убрала меня из своей жизни.
Ровно в 22:00, как по часам, во входной двери поворачивается ключ. После разговора с Майей я просидел в квартире полтора часа, ожидая Веру. Она заходит и резко замирает на пороге, увидев меня.
— Что ты здесь делаешь? — спрашивает враждебно.
— Я приезжал к Майе.
— Понятно, — снимает туфли и кожаную куртку. — Раз уж ты здесь, забери мешки со своими вещами. Они в кладовке.
— Вер, давай поговорим?
— О чем?
— О нас.
— О нас больше нечего говорить. Но мы можем обсудить, как поделим бизнес и имущество после развода. Кстати, вот, два дня ношу в сумке и забываю тебе отдать, — Вера достает белый конверт и протягивает мне. — Это из суда тебе как ответчику по иску. Назначена дата заседания. Надеюсь, разведемся быстро и без проблем.
Я молча смотрю на белый конверт, на котором напечатано мое имя и адрес. Нет ни малейшего желания открывать его. Сворачиваю вдвое и засовываю в задний карман брюк.
— Давид, я не хочу войны. Мы остаемся родителями Майи. Она и так переживает, а если мы будем скандалить, то ей станет только хуже. Поэтому давай договоримся: квартира мне, дача тебе, деньги пополам. Что касается компании, то я хочу половину акций и, соответственно, половину дивидендов. Я думаю, мы сможем продолжить работу на своих должностях. Эти два месяца у нас вроде не плохо получалось.
Я пропускаю слова Веры мимо ушей. Меня сейчас другое беспокоит.
— Где ты была?
Кажется, Вера ожидала услышать от меня какой угодно вопрос, кроме этого.
— Почему ты спрашиваешь?
— Просто интересно.
Вера издает смешок.
— Ну, у тебя больше нет прав задавать мне такие вопросы. Где мне надо было, там я и была. Такой ответ тебя устроит?
Вера включает свет в ванной и проходит мыть руки. Я становлюсь в дверном проеме и наблюдаю за ней со спины. Она в той же одежде, в которой была на работе. Вера поднимает лицо и смотрит на меня в зеркало.
— Ты что-то хотел?
— Да, я спросил, где ты была, — повторяю свой вопрос чуть жестче.
Вера выключает воду и вытирает руки полотенцем.
— Моя личная жизнь тебя не касается, но если тебе так интересно, то я была на свидании.
Примерно что-то такое я и подозревал. Но все равно признание Веры звучит как гром среди ясного летнего неба. Я чувствую удар под дых. Он вышибает из легких весь воздух и не дает вдохнуть снова. В венах медленно закипает кровь. Тем временем Вера безмятежно обходит меня и шагает в сторону спальни. Иду за ней. Прилагаю максимум усилий, чтобы подавить ярость.
— Вот, значит, как, — цежу сквозь плотно сжатые зубы.
— А зачем ты спрашивал? Никогда не задавай вопрос, если ответ на него может не понравиться.
— Не долго же ты горевала.
— Действительно, какая досада, что я не лью ночами слезы в подушку! — саркастично замечает. — А чего ты ждал? Что я слягу, как твоя мама? Нет, Давид. Моя жизнь продолжается.
— И давно у тебя новые отношения?
— Нет, недавно.
И все-таки я не понимаю, Вера правду говорит или сочиняет. В груди теплится надежда, что это враньё, чтобы меня позлить. Хотя я как никто другой знаю: Вера не склонна ко лжи. И глаза у нее ясные-ясные. Не как у человека, который врет.
— Давид, я очень устала от всего этого, — в ее голосе действительно слышится усталость. — Забирай свои вещи из кладовки и уезжай. Увидимся завтра на работе.
Пальцы подрагивают от злости, я борюсь с желание расхерачить дверь в комнату, возле которой стою. От поднявшейся в груди неконтролируемой бури аж в ушах звенит. По башке как будто дятел долбит: «У нее другой, у нее другой». Сквозь пелену ярости отчетливо понимаю: вот теперь точно всё рухнуло. Она хочет развод? Она его получит.
Глава 35. Фильм ужасов
Вера
Давид забирает из кладовки свои вещи и уходит. Наконец-то все закончилось. Осталась последняя формальность с заседанием суда — и вот она свобода. Но я почему-то не чувствую облегчения.
