Кристин Хармель - Забвение пахнет корицей
Я глажу ее ладонью по спине и радуюсь, что она не шарахается от прикосновения. Мами не отводит глаз от розовато-серого неба с голубой полоской у самого горизонта.
– Неважно, что мы думаем о Боге, – продолжает Мами таким же тихим, ровным голосом, – мы все живем под одними небесами.
Я в нерешительности.
– Имена, которые ты мне дала, Мами, – мягко говорю я, – Пикары. Это твои родственники? Вы разлучились во время Второй мировой войны?
Бабушка не отвечает. Она продолжает смотреть в окно. И, выждав минуту, я решаюсь сделать еще одну попытку:
– Мами, так, может быть, ты все-таки из еврейской семьи? Ты иудейка?
– Ну да, конечно, – незамедлительно отвечает она, и я настолько поражена твердостью ее тона, что невольно отступаю на шаг.
– Правда? – переспрашиваю я.
Бабушка кивает. Она наконец отводит взгляд от окна и смотрит на меня.
– Да, я иудейка, – продолжает она. – Но я также и католичка… И мусульманка тоже, – добавляет она, помолчав.
Сердце у меня обрывается. А я-то уже решила, что она понимает, о чем говорит.
– Мами, а это-то здесь при чем? – Я изо всех сил стараюсь скрыть дрожь в голосе. – Какая же ты мусульманка?
– А это не одно и то же? Разницу ведь люди сами выдумывают. Но для Бога-то все мы едины. – Она вновь отворачивается к окну. – Звезда, – шепчет она, и, проследив за ее взглядом, я вижу первую светящуюся точку на фоне заката. Некоторое время я тоже смотрю на звездочку, пытаясь увидеть ее глазами Мами. Хочу понять, что заставляет ее каждый вечер сидеть у этого окна, вглядываясь в небо и вечно что-то ища и не находя. После долгого молчания бабушка поворачивает ко мне улыбающееся лицо. – Моя дочурка Жозефина скоро придет меня навестить, – сообщает она. – Надо бы вам познакомиться. Она тебе непременно понравится.
Я опускаю голову и рассматриваю пол. Не стану напоминать ей, что моя мать уже давно в могиле.
– Конечно, обязательно понравится, – шепчу я.
– Думаю, мне нужно отдохнуть. – Бабушка глядит на меня, не узнавая. – Спасибо, что заглянули ко мне. Было очень приятно повидаться. А теперь позвольте, я провожу вас к выходу.
– Мами, – делаю я попытку.
– Ах, нет, нет. Моя mamie здесь не живет. Она живет в Париже. Недалеко от башни. Но я ей скажу, что вы передавали привет.
Я открываю рот, чтобы ответить, но слов нет. Мами подталкивает меня к двери.
Я уже перешагиваю порог и закрываю дверь, как вдруг Мами приоткрывает ее и пристально смотрит на меня в упор.
– Ты должна съездить в Париж, Хоуп, – произносит она торжественно. – Должна. А сейчас я очень устала, скоро буду ложиться спать.
После этого дверь захлопывается, а я остаюсь в коридоре, уставившись на блеклые голубые доски.
Я так и стою в оцепенении, и не замечаю, как ко мне подходит Карен, санитарка.
– Мисс Маккенна-Смит? – окликает она. Я беспомощно смотрю на нее.
– Вам нехорошо, мэм?
Не сразу, но я качаю головой.
– Нет, нет. Видимо, я еду в Париж.
– Ну… так это же прекрасно, – неуверенно отзывается Карен. Видимо, решила, что я не в себе. Я ее понимаю. – М-м-м, а скоро?
– Как только смогу, – отвечаю я и наконец нахожу силы улыбнуться. – Мне нужно туда съездить.
– Ну, ясно. – Вид у нее все еще ошарашенный.
– Я лечу в Париж, – повторяю я для самой себя.
Глава 10
ПЕЧЕНЬЕ «КЕЙП-КОДЕР»
Ингредиенты
100 г размягченного сливочного масла
2 стакана коричневого сахара
2 крупных яйца
0,5 ч. л. ванильного экстракта
2 ст. л. жирных сливок
3 стакана муки
2 ч. л. питьевой соды
0,5 ч. л. соли
1 стакан сушеной клюквы
1 стакан белой шоколадной крошки
Приготовление
1. Разогреть духовку до 190 °C.
2. В большой емкости соединить и взбить электрическим миксером масло и коричневый сахар. Вбить туда же яйца, ваниль и сливки.
3. Просеять муку, смешать с содой и солью и добавлять к взбитой смеси, всыпая по одному стакану. Взбивать до получения однородной массы.
4. Добавить клюкву и шоколадную крошку. Перемешать тесто, чтобы клюква и шоколад распределились равномерно.
5. Выкладывать тесто чайной ложкой с горкой на смазанный маслом противень, на достаточном расстоянии друг от друга, так как печенье будет расплываться. Выпекать 10–13 минут. Остудить 5 минут на противне, затем переложить на проволочную решетку.
Получится примерно 50 штук.
РозаЗакат в тот вечер был ярче обычного, и, глядя на горизонт, Роза размышляла о том, что эти яркие краски и отсветы на небе – одно из самых удивительных чудес Господа. Она вспомнила – так ясно, что сама удивилась, – как сиживала у окошка в родительской квартире на западе Парижа на улице генерала Каму, любуясь заходом солнца за Марсовым полем. Ей всегда казалось, что эти закаты – прекраснейшее соединение волшебной силы Бога и человека, так изумительно сочеталась игра света в небесах с силуэтом мерцающей, таинственной стальной башни. Розе нравилось воображать себя принцессой, томящейся в заточении, и думать, что этот закат сияет для нее одной. Она была убеждена: вид из ее окна – лучший в Париже, а может быть, и во всем мире.
Но это было страшно давно, когда она гордилась своей страной и тем, что она парижанка. А символом величия любимого города казалась ей Эйфелева башня.
Со временем она все это возненавидела. Поразительно, как быстро любовь и гордость могут смениться чем-то темным и неотступным.
Роза глядела, как пылает небо над Кейп-Кодом, как играют в нем оранжевые сполохи, потом бледнеют, небо становится розовым и, наконец, ярко-синим, спокойным и уютным. Это помогало ей почувствовать себя дома, далеко-далеко от того места, где некогда началось ее путешествие. Правда, сами закаты здесь совсем не походили на парижские – наверное, из-за близости моря, – зато глубокие синеватые сумерки были такими же, что и много лет назад. Ее утешала мысль о том, что, хотя все остальное может меняться, но окончание божественного светового шоу всегда остается неизменным.
Сейчас, сидя у окна, Роза испытывала странное чувство, что произошло нечто крайне важное. Впрочем, она никогда не отличалась умением разбираться в чувствах. Что это было? Как будто кто-то заговорил с ней о чем-то таком, от чего, возможно, зависела ее жизнь. Но кто? И когда? Вроде бы никто к ней сегодня не заходил.
