Пат Бут - Майами
— Кому я должен посвятить надпись? — Голос Стайна был хорошо модулирован и тщательно контролировался. Было ясно, что даже этот простой вопрос нелегко дался лауреату Пулитцеровской премии. Его голос томился за решеткой самоконтроля. Создавалось впечатление, что Питеру Стайну легче было бы швырнуть книгу, чем поставить на ней свой автограф. Криста почувствовала, как в животе у нее заплясали мотыльки. Напряженность окружала Стайна, словно аура. Она ощущалась даже в десяти футах от него.
— Лоре… — выдавил мужчина.
Фломастер Стайна пробежал наискось страницы.
— Нет… то есть… я имел в виду «Джону и Лоре», — сказал мужчина, переменив свое решение.
— А нельзя ли «Лоре и Джону»? — Губы Стайна скривились.
— «Джону и Лоре» будет лучше. Я, знаете ли, немного старомоден. — Мужчина виновато улыбнулся.
— Но я уже написал «Лоре». — В словах Стайна звучала растерянность.
Молчание.
— А вы достаточно старомодны, чтобы купить еще одну книгу? — спросил, наконец, ледяным голосом Питер Стайн.
Мужчина нервно задергался. Криста улыбнулась. Питер Стайн для писателя выглядел физически крепким. И здоровым, по крайней мере, загорелым, что здесь, в Майами, было одно и то же. Его торс казался тугим, словно тетива лука. Широкие плечи образовывали платформу для длинной шеи, которая, в свою очередь, держала голову с неприязненным, умным лицом. Карие глаза остро глядели из-под растрепанных кудрявых волос, а черты лица искажались так и эдак, в завораживающей демонстрации внутренних эмоций.
— Ну? — сказал он.
— «Лоре и Джону», вроде бы, неплохо, — произнес неуверенно мужчина.
— «Лоре и Джону», — протянул Питер Стайн, нацарапав надпись. — Леди идут впереди, — пробормотал он сам себе. Его комментарий был кратким, однако, услышав его, Криста внезапно поняла очень многое в Питере Стайне. Для него леди обязательно идет впереди. Далеко не ловец юбок, он показался ей тем не менее мужчиной, который любил женщин, любил их общество, их нежность, их здравый смысл. Он казался жестким и решительным, абсолютно не женоподобным, и все же в нем ничего не было от мачо[1]. Он был человеком, для которого раздевалка в спорткомплексе показалась бы камерой пыток, субботняя игра в футбол невыносимой скукой; волосатое, мозолистое, хлопающее друг друга по спине братство самцов отвратительным. Хорошо! Замечательно! Криста сделала еще один шаг вперед. Перед ней оставалось четверо или пятеро.
Она разглядывала его, пока ждала своей очереди. Забавно наблюдать за знаменитым человеком, когда он не замечает твоего взгляда. А в тот момент, когда их взгляды встретятся, правила игры переменятся. Он мгновенно узнает ее, несмотря на резкую разницу в ее внешности. Он вспомнит ее кошачью походку, последовавшую за этим их «встречу», и тогда начнется новая, гораздо более сложная игра.
— В «Моментах одиночества» я уловил влияние Джойса, — сказал следующий мужчина, подходя к столу, где сидел Стайн.
Питер поморщился. Стало ясно, что он терпеть не может претенциозности. Неожиданно его губы искривились, озорная, злая ухмылка заиграла в уголках рта.
— Какого такого Джойса? — спросил он. Криста громко засмеялась. Его глаза сразу же метнулись в ее сторону, остановились на ней. Она попала в его поле зрения. Его черты смягчились в тот миг, когда он увидел ее. На том коротком расстоянии, что разделяло их, ее смеющееся лицо растопило ледяную суровость его черт. Она заметила это. Почувствовала это. Ее красота нахлынула на него, подобно прибою на пляже, смыв и унося прочь его замешательство. Он улыбнулся ей, и они оба порадовались шутке. Затем он вернулся к прерванному занятию. Одна ведь была кристально ясна. Он знал, что она красивая женщина, но не имел представления, что она Криста Кенвуд. Ее мысли замерли, словно пораженные громом. Кристе никогда не приходило в голову, что он может не узнать ее. Черт возьми, ведь узнала его она. Криста попыталась осмыслить это. В конце концов, она была в сценическом гриме и в усеянном бриллиантами леопарде. Она пряталась под маской своей славы, играя ту часть своей личности, что предназначалась для публики. А сейчас она была сама собой, и разница получалась такой огромной, какой она и добивалась. И все-таки она не могла подавить в себе разочарование. Она направила в этого парня свой лучший выстрел и, видимо, промахнулась. Она уныло улыбнулась, получив два урока. Первый — что существует одна вещь, которая хуже, чем опасность быть узнанной повсюду — это остаться неузнанной. И второй — из мистера Питера Стайна, мозгового ящика, остроумного шутника и любителя женщин, невозможно было сделать слабовольного противника, Джонни, какие торчат обычно у служебного входа в театр.
Она снова прислушалась к его беседе.
— Вопрос о влиянии всегда очень сложно решать, не так ли? — сказал он более мягким тоном. — Разумеется, я читал Джойса. Правда никогда особенно им не увлекался. Но ведь неприязнь тоже можно определить, как влияние, вы согласны? Почти все вокруг нас можно счесть влиянием.
— Это вы очень хорошо сказали, — ответил мужчина, весьма удовлетворенный.
— Благодарю вас, — улыбнулся Питер, позволив себе добавить в голос каплю иронии.
Он взглянул вверх. И вновь поймал взгляд Кристы. Его карие глаза сверкнули. Ее зеленые сверкнули ответным огнем.
Криста уже почти подошла к столу, и знала, что Питер Стайн помнит об этом. Он мог не знать в точности, кто она такая, но ее красота глубоко затронула его. Уж это-то Криста знала точно. Он проходил тернистый путь беседы со своими читателями, но за высоким, ясным лбом его блестящий мозг, должно быть, был полон мыслями о ней. Сердце Кристы забилось учащенно. Она вздохнула. Женщина, стоявшая перед ней, пролилась на Стайна словно римский фонтан.
— О, мистер Стайн, вы даже представить себе не можете, какая честь для меня поговорить с вами, и я никак не могу дождаться вашей речи. Я прочла все, что вы написали, и моя любимая книга…
Он не перебивал ее. Он был так мягок с ней, каким не бывал с мужчинами. Он галантно поблагодарил ее, сказал, что писатели ведут одинокое существование, и им не хватает обратной связи с читателями, и что с ее стороны было весьма любезно найти время на то, чтобы сообщить ему, как ей нравится его творчество. И он говорил это вполне искренне. Криста видела это. Еще одна грань натуры Питера Стайна проступила для нее… одинокий художник, мучимый неопределенностью, мечет бисер перед свиньями; чувствительный творец, который благодарен за то, что кто-то побеспокоился поблагодарить его.
Криста стояла возле стола. Он взглянул на нее снизу вверх. Улыбка осветила его лицо.
