Катажина Михаляк - Ягодное лето
До поры до времени…
Малина была богатая.
Для своих двадцати восьми лет эта пани адвокат, которая из родительского гнезда выпорхнула в одной рубашке, была по-настоящему богата. Если квартира – то только на Мокотове. Причем на СТАРОМ Мокотове. И само собой – в апартаментах из стекла и света, с круглосуточной охраной. И хотя охранников, которым она оставила запасные ключи от квартиры, она однажды застукала за исследованием содержимого ее комода, а также они были уличены в том, что коротают долгие скучные вечера за просмотром дисков двд вместо того, чтобы выполнять свои непосредственные обязанности, – об этом она своим конкурентам не рассказывала. Именно конкурентам, потому что больше у нее никого не было: ни подружек, ни приятелей – только конкуренты.
– Я живу в том, знаете, новом жилом комплексе на СТАРОМ Мокотове, – сообщала она с соответствующим выражением лица каждому, кто готов был – или не готов, какая разница! – слушать.
Ездила она на старом «Ягуаре»: кремовая кожа сидений и красного дерева приборная панель.
– Понимаете, «Порш» кабриолет – это для снобов и пижонов.
Правду сказать, «Ягуар» этот, словно старый облезлый кот, большую часть времени дремал в подземном гараже – постоянное место пришлось покупать за пятьдесят тысяч (тут следовал вздох), но счастье еще, что оно было, и Малина теперь была его хозяйкой. Ну, и банк. Банк тоже теперь был хозяином этого «Ягуара», и места в гараже, и квартиры – половины всего.
Но об этом никому не сообщалось.
Офис Малины находился в чуть ли не еще более престижном месте, чем апартаменты: на Аллее Роз, прямо сбоку от Сейма. Здание было довоенной постройки, а офис Малины – на первом этаже. Под окнами постоянно кто-то протестовал, ей не раз приходилось удалять с окон следы от помидоров или яиц – зато адрес был подходящий, а Малину беспокоило только это. За правильный адрес она готова была… да на многое она была готова. Правда, «Ягуара» своего ей приходилось оставлять в паре кварталов отсюда, потому что парковаться рядом с офисом было решительно негде, но он и так чаще не ездил, чем ездил, Малина привыкла к такси – общественный транспорт она, понятное дело, презирала. Да, клиенты не могли увидеть своего адвоката за рулем шикарного авто, зато могли лицезреть это авто на фотографиях, развешанных в приемной в большом количестве. Еще они могли разглядывать многочисленные статуи, которые Малина в это не очень большое двухкомнатное помещение напихала множество. Ну и картины – естественно, подписанные и уж, конечно, не купленные на развале! – которыми обвешан был каждый квадратный сантиметр стен (там, где не было фотографий «Ягуара»).
Деньги у Малины, положим, были, а вот со вкусом художественным была беда. И чувства меры тоже не было.
Да и откуда было всему этому взяться – ничего этого в своем родном доме, в семье она получить никак не могла. В ее родном доме воняло капустой и кошачьей мочой.
Семейство Гвоздиков – да, да, Малина родилась в семье Гвоздиков, в чем не призналась бы никогда в жизни, ни под какими пытками – имело семь детей, среди которых Малина была самая младшая. Еще у семейства имелась трехкомнатная квартира где-то на южных задворках Польши, в колхозе. Квартира была поганая, и жизнь тоже была поганая. Отец был бригадиром, мать работала в киоске «Руха», ночами оба подрабатывали на местной пивоварне, а дети были предоставлены сами себе. Когда пошел ко дну их колхоз «Добрый путь» – могла также утонуть и вся семья, как тонуло все вокруг, но огромными усилиями родителей и старших родственников, благодаря их работе на износ все же удалось вывести в люди всех детей.
В доме царила совершенная нищета: одни и те же ботинки носили все по кругу дети до полной негодности, школьные учебники служили каждому следующему поколению Гвоздиков, карандаши исписывались до конца грифеля, а использованные тетрадки мать никогда не выбрасывала – она заворачивала в их листы бутерброды для детей и мужа. Но при этом Гвоздики были очень дружной семьей, друг друга все любили и всегда друг друга поддерживали. Дети своей жизнью были вполне довольны: все вокруг – их родственники, друзья, знакомые – все жили одинаково бедно, а у них, по крайней мере, отец не приходил ежевечерне пьяный, им не надо было вытаскивать его из пивнушки и тащить домой на себе, а там укладывать в постель, воняющего мочой и блевотиной, а мама не плакала тайком по ночам. Не было пьяных выходок, драк, побоев. Дети Гвоздики уже и за это были благодарны судьбе и жили себе, как умели. Учились в меру способностей, чтобы не доставлять родителям дополнительных хлопот, подрабатывали, собирая бутылки, чтобы не просить карманных денег, помогали матери по дому. Старшие, закончив среднюю школу, шли работать, чтобы помогать родителям. Женились на соседках или выходили замуж за соседей, оседали неподалеку и начинали плодить такую же нищету, как и их родители, вполне смирившись со своей судьбой.
Все.
Кроме Малины.
Она была последышем, поздним, любимым, неожиданным ребенком. Пани Гвоздик, побитая жизнью женщина, после сорока уже надеялась, что десятилетний Дарек будет у нее последним ребенком, как вдруг – словно гром с небес – беременность! Поплакала баба в тишине темной маленькой ванной, а муж ее напился, что вообще-то с ним случалось довольно редко, но, надо признать, метко. А потом оба постановили:
– Что ж, пусть будет, как Бог дал.
И в положенное время на свет появилась девочка, Малвинка.
Через месяц после родов пани Гвоздик вернулась на свое рабочее место в киоск, за маленькой Малвинкой стала присматривать шестнадцатилетняя Марыся, и жизнь пошла своим чередом. В семье было столько голодных ртов и столько плечей, готовых поддержать, что одним ребенком больше, одним меньше – тут уж разницы особой нет. И судьба новорожденной девочки представлялась всем предопределенной и заранее известной. Всем.
Кроме нее самой.
Малвинка Гвоздик не была ни красивой, ни умной, ни доброй. Зато она была амбициозной. Болезненно амбициозной. Если она ставила себе цель – то добивалась этой цели любой ценой, по головам шла. Училась она с необыкновенным рвением: книжки глотала в невероятных количествах, знала больше своих учителей. Подруг и друзей у нее не было, во дворе с ребятишками она не играла – каждую свободную минуту она посвящала учебе или зарабатыванию мелких сумм помощью соседям. В отличие от старших детей она заработанные денежки родителям не отдавала – вкладывала их в себя, как она выражалась. Люто, всей душой Малвинка ненавидела окружающую ее убогость и нищету и протестовала против нее, покупая себе новые, нештопаные чулки, красивые тетрадки, косметику. Она единственная во всей школе каждое первое сентября выкладывала на стол новенькие, пахнущие типографской краской учебники и пособия. И это был ее первый протест, первая ее попытка изменить раз и навсегда заведенный порядок и собственную, казалось бы, неизбежную судьбу.
