Пат Бут - Беверли-Хиллз
Отзывы в прессе о своем безупречном вкусе Уинтроп воспринимал столь же равнодушно, как и сообщения об очередном землетрясении где-нибудь в Чили, но комплимент из уст девчонки был ему приятен.
– Все же скажи, если ли здесь все так совершенно, почему ты выбрала вещь, которая мне особенно дорога?
– Вы говорите про это кресло?
– Да, про кресло Марии-Антуанетты.
– Не знаю… Наверное, это глупо, но я почувствовала… Как будто над ним что-то витает… Вроде духа или призрака. И он к себе манит. – Она рассмеялась, словно стыдясь того, что несет чепуху.
Уинтроп был заинтересован. Ему самому нечасто приходилось испытывать вспышку подлинного художественного озарения. Однажды в прошлом году с ним случилось такое, когда он среди тусклых дешевых картин, которыми были увешаны старые стены пришедшего в полный упадок замка в Шотландии, распознал неизвестного Рембрандта. В молодости подобные удачи выпадали ему чаще, и благодаря этому «видению» он делал ошеломительно выгодные покупки в захудалых антикварных лавках и приобрел таким образом известность и состояние.
И вот подобное озарение снизошло сейчас на девчонку с грубоватой, сбивчивой речью, с аппетитными сиськами и такой же попкой, обтянутой грязными джинсами. Может, это все розыгрыш? Может, девчонка сейчас признается, что она внучатая племянница какого-нибудь знаменитого дизайнера, что несколько лет грызла гранит науки в школе при монастыре где-нибудь во Франции, а сюда прибыла с целью проверить на прочность его, Уинтропа Тауэра, репутацию?
Паулу его вопрос поставил в тупик. Она начала оправдываться:
– Я совсем ни о чем не думала… Я просто почувствовала, что стул этот особенный. Я вам уже сказала…
– Понятно, – произнес Тауэр с сомнением. По спине его пробежали мурашки от предчувствия чего-то: хорошего или дурного – он и сам не знал. Но что-то должно случиться. Нечто важное. – Пройдемте со мной, – сказал он, не замечая, как изменился тон его обращения со странной гостьей.
Паула охотно пошла с ним. Если она поведет себя правильно, то ее, несомненно, накормят. В худшем случае угостят холодной кока-колой. А может, и вправду перепадет ей пятерка или десятка неизвестно за что от этого странного старичка.
Уинтроп подвел пришелицу с улицы к обеденному гарнитуру из светлого дерева. Стулья с черными сиденьями, набитыми конским волосом, были расставлены полумесяцем возле круглого стола. Спинки украшали резные мифологические фигуры из дерева более темного цвета, но зато материал, из которого неведомый мастер изготовил сами стулья, волшебно светился.
– Ну, как вам это? – спросил он и затаил дыхание.
– Эти стулья великолепны. Просты и полны тайны.
– Их сделал немец – Бидермейер. В восемнадцатом веке.
Уинтроп впился в нее взглядом, как рысь когтями в свою жертву.
– Все в порядке, кроме той дряни, что стоит слева, с краю. Стул вроде бы похож на остальные, но, к сожалению, он не из этой оперы.
Уинтроп потерял дар речи. Конечно, стул выглядел так же, как его собратья. Он и должен был казаться их однояйцевым близнецом. Мастерство величайшей реставрационной фирмы из Лонг-Айленда сделало его похожим на собратьев, но не наделило его душой, которую смог вдохнуть в свои создания Бидермейер. Глаз любого знатока не отличил бы подделку, а вот чутье… озарение, дарованное свыше, позволило этой девчонке с улицы распознать самозванца.
И все же Уинтроп еще не верил… он хотел подтверждения.
– Какой из моих ковров тебе нравится больше других?
Изумительный бледно-зеленый ковер, сотканный в Тебризе и купленный Тауэром на распродаже сокровищ изгнанного из Ирана и упокоившегося в мире последнего персидского шаха, расстилался возле ее замызганных кроссовок. Но Паула указала на скромный коврик неподалеку. Там была великолепная вышивка – пастухи и пастушки, скопированные французскими мастерицами с оригинального рисунка Фрагонара. Вещь бесценная – ибо доказано подлинное ее авторство. И она безошибочно ткнула в нее пальцем.
Нет, такого Уинтроп Тауэр уже мог выдержать! Родство их душ было несомненно.
Энтузиазм переполнял его. Он был готов продолжать экскурсию до бесконечности по лабиринтам своей волшебной пещеры Али-Бабы, а Паула лишь мечтала о появлении хотя бы одного из сорока разбойников, кто бы поднес ей что-нибудь прохладительное. Что-то неладное с умом у этого старикана, раз он так восхищается ею и ее высказанными наобум оценками очередных, показанных ей сокровищ.
Пауле не пришло в голову, что тело ее и молодость не главное, что пробудило интерес таинственного богача к ней. Однако она почувствовала, что обрела нечто вроде власти над стариком, и позволила себе обнаглеть.
– Простите, но картина с лошадью никак не вяжется с этим золоченым столиком. Под нею у стены должен был бы стоять простой столик, а на нем… что-нибудь, напоминающее хозяину об охоте… Например, статуэтка.
«Бог мой! Бог мой!» – бормотал Тауэр, слыша, как ожившая Афродита кидает как бы нехотя точные замечания по поводу предмета, который был монополией лишь избранных знатоков.
Черт побери, у девчонки есть нюх! Он мог в этом поклясться. Уинтроп был циником и атеистом, но верил в потусторонние силы. Вот они и одарили эту хорошенькую молодую самочку безупречным вкусом вдобавок ко всему остальному, что тоже можно выставить, соответственно оформив.
Тауэр прожил немало лет на свете, и большую часть из них в Лос-Анджелесе, и знал, как можно винтом выкрутиться из самого низа, из помойки, на самый что ни есть верх, к сияющим на ярком калифорнийском солнце вершинам. Глупости говорят, что туда может пробиться любая бездарность, лишь бы помог случай. Для начала, чтобы дать старт, все равно что в автомобиле, нужна искра, пусть хоть слабенькая искорка самобытности и таланта.
Всю жизнь, начиная со студенческих лет, проведенных в Йельском университете, с блеском им оконченном, Тауэр видел, что красота существует сама по себе, вне зависимости от наблюдателя. Чтобы ее распознать, нужно родиться на свет, уже обладая талантом видеть красоту. Это божественный дар – либо он есть, либо его нет.
Уинтроп глубоко вздохнул. Экзамен окончился, и девчонка выдержала его на «отлично».
– Как ты назвалась, я забыл.
– Паула. Паула Хоуп.
– Хоуп? Надежда? Звучит неплохо.
Он развел руками в широком приглашающем жесте.
– Знаешь ли ты, Паула Хоуп, что ты сейчас сделала? И на что ты способна?
Глядя ей в глаза, он сразу понял, что она не имеет об этом ни малейшего представления. В глазах ее он прочел лишь голод.
Уинтроп инстинктивно взглянул на часы. Он уже опаздывал. Клиент ждал его, чтобы за деловым коктейлем обсудить миллионную сделку. И тут у Тауэра возникла идея.
