Дженнифер Кокс - Вокруг света за 80... свиданий
Каждый скорбящий подходил к могиле с видом актера, играющего в собственной одноактной драме. Группа латиноамериканских подростков в майках с эмблемами «Дорз» молча взирала на последнее пристанище кумира с почтительно склоненными головами. Их печаль была так свежа, словно Джим умер только вчера, а не тридцать лет назад. Самый высокий достал из сумки бутылку бурбона, и каждый сделал по глотку. Главный выпил лишний глоток, перед тем как вылить остальное на могилу и осторожно поставить бутылку на стелу. Выпрямившись, он коснулся двумя пальцами сердца, губ и стелы. Подростки, один за другим, повторили ритуал и молча ушли.
Родители-американцы лет сорока, судя по выговору, откуда-то со Среднего Запада, показали могилу троим детям-подросткам и, трогательно изложив историю Джима Моррисона, добавили:
— Когда мы были в вашем возрасте, он означал для нас все на свете. Жаль, что вам не довелось его увидеть.
Девица лет двадцати, обезображенная дредами и почти сплошной татуировкой на лице и теле, с рассерженным видом стояла в тени, затягиваясь косячком. С каждой глубокой затяжкой она угрюмо посматривала на могилу Джима. Лицо, искаженное гневом, напоминало африканскую маску злобной богини. Очевидно, ее обуревали невеселые мысли. Презрительно посмотрев вслед туристам, она тяжело вздохнула и устремилась к покинутой могиле. В последний раз затянулась и бросила все еще тлеющий окурок.
Он упал на одинокую красную розу, мгновенно прожег пластиковую обертку и лег на хрупкие лепестки. Еще несколько секунд оранжево светился, один среди россыпи сигарет и недокуренных косячков, из-за которых могила и без того напоминала пепельницу в пивной за полчаса до закрытия. Девица подождала, пока он погаснет, и, что-то бормоча, затерялась среди лабиринта могил.
Теперь, когда у могилы никого не осталось, я положила сумку на землю и подошла ближе. Тут были не только бутылки из-под виски и сигареты. Песчаное углубление было наполнено стихотворениями и посвящениями — одни на фиолетовых билетиках метро («Спасибо за музыку и воспоминания. Дженни, Кейптаун»), другие — на сигаретных коробках («Джим, спасибо за то, что разделил свой талант с миром! Семья Молина, Сан-Антонио, Техас»).
Среди посланий встречались короткие и милые: «Джим, я счастлива увидеться с тобой. Спасибо за счастливые времена. Ты был вдохновением моей жизни. Покойся с миром. С любовью, Николас». Были и очень-очень длинные:
«Среди термитов
Сижу и размышляю,
Слова льются сами
Из головы.
Рядом с могилой
Сижу и пишу.
И ничуть не спешу:
Деревья дают тень.
Ты покоишься в мире,
И мне спокойно.
Ибо мои глаза
Видели твою могилу.
Покойся с миром.
Йон».
Читая незатейливые излияния, я гадала, почему все эти люди, включая меня, питают такую глубокую, искреннюю любовь к Джиму Моррисону? Профессор Любви описывал крепкие, устойчивые отношения как те, когда наши позитивные черты отражаются в избранном нами партнере. Но, выбирая Джима Моррисона, не претендуем ли мы на некую часть его созидательной, сексуальной жизненной энергии? Любя Джима, утверждаем ли мы, что похожи на него?
Или просто не хотим забыть, как хорошо быть молодым, страстным, непонятым и живым? Музыка лучше всего способна пробуждать воспоминания и настроения, и Джим Моррисон был Дверью[12], которая возвращала нас в то время и состояние.
Имелся тут и элемент фантазии. Профессор Любви сказал, что для истинного счастья необходимо познать себя истинную. Но я любила фантазировать насчет себя воображаемой — человека, которым мне никогда не стать. Если не считать путешествий, лучшим временем для этого было начало отношений, не омраченное рутиной или обилием информации о партнере. Так приятно воображать, что вы оба делаете все, о чем ты всегда мечтала! Видишь себя как личность, которая каждый уик-энд катается на лошадях (ты в жизни не садилась в седло), посещает вечерние курсы испанского языка (никак не удосужишься записаться), реже носишь тренировочные брюки и чаще — чулки (м-м-м). Ладно, лучше скажите, так ли уж плохо смаковать мысль о том, что когда-нибудь получишь шанс сделать все это, и не важно, осуществится твоя мечта или нет?!
И если бы судьба свела меня с кем-то столь же безумным и необузданным, как Джим Моррисон, разговор наверняка бы шел не о том, чья очередь ставить кастрюлю на огонь и до чего же паршивыми стали воскресные телепрограммы в наши дни. Его энергия вдохновила и одушевила бы меня.
Да-да, я тоже феминистка и знаю, что для всех вышеперечисленных подвигов совсем не обязательно жить с мужчиной. Но так гораздо легче.
Так какая же часть моей любви относилась к Джиму Моррисону и какая — ко мне самой? И неужели я действительно воображаю, что отношения с душой Джима позволят моему еще не раскрытому потенциалу полностью реализоваться, сделав меня самой хладнокровной, остроумной, сексуальной женщиной на свете?
Из размышлений меня вывели две австралийки, подобравшиеся к тому месту, где я сидела.
— Э-э-э… простите, что беспокою, — смущенно начала одна, — но не согласились бы вы сделать снимок? Мы хотим видеть, как выглядим после Джима.
Улыбнувшись, я взяла камеру. Какими бы проблемами своего эго я ни мучилась, очевидно, в этом я не одинока. Девушки встали по обе стороны могилы и улыбнулись в камеру. Я нажала спуск.
И Аманде, и Лусиане было уже под тридцать. Они проводили лето, разъезжая по Франции и Англии. Когда я сказала им, что пришла на свидание с Джимом, обе восторженно завизжали.
— О, я знаю, почему вам этого захотелось! — выпалила Аманда, для пущего эффекта сжимая мне руку. — Он был потрясный! И дикий! Сексуальный и сумасбродный!
Она мечтательно облизнула губы, на секунду затерявшись в мыслях.
Лусиана казалась настроенной куда пессимистичнее.
— Таких мужчин больше нет, — грустно заметила она.
Они засыпали меня вопросами о моем путешествии. Собираюсь ли я в Сидней?
Я подтвердила, что там у меня несколько свиданий.
— Удачи, — с горечью пожелала Лусиана, — и поверьте: вам она понадобится, если хотите отыскать мужчину в тех краях.
Меня это удивило, потому что Лусиана выглядела абсолютно неотразимой: роскошная, рельефная «итальянская» фигура, блестящее облако кудрявых каштановых волос и фантастически аляповатые серьги. Заметив, как я ее разглядываю, она удивленно уставилась на меня.