Сьюзен Айзекс - Волшебный час
— Да, наверное, вы правы… Быть может, мне следует проконсультироваться с адвокатом?
— Вы можете консультироваться с кем хотите. Нанять целую юридическую фирму. Вы — человек не простой, вы знаете свои права. Но какой смысл? Ведь вы же ни в чем не виновны.
— Конечно, нет.
— Тогда просто ответьте на пару вопросов. Или сейчас — чтобы облегчить мне жизнь. Или, если угодно, — позже, в присутствии вашего адвоката.
Честное слово, я вовсе не пытался сбить его с толку. Меня просто совершенно не вдохновляла перспектива где-нибудь посреди следующей недели столкнуться с идиотом в темно-синей тройке, приперевшимся сюда прямо из Манхэттена, который, засунув большие пальцы в жилетные кармашки, вставит мне большой пистон по поводу нарушения процессуального законодательства.
— Сай знал о ваших шашнях с Линдси?
— Нет. Конечно, нет.
— Откуда у вас такая уверенность?
— Я спрашивал. Я очень переживал, но она сказала, что убеждена в этом.
— И по всему выходило, что между ними все было «тип-топ»?
— Я надеюсь, он так и думал.
— Это значит что?
— Это значит, что он не знал о чувствах Линдси ко мне и о моих чувствах к ней.
Если вы когда-нибудь читали душещипательные любовные истории, в которых у героев непременно блестят глаза, вы поймете, что я имею в виду. Без дураков, глаза Виктора Сантаны заблестели. Он весь так и засветился от любви. В жизни не подумаешь, что такой взрослый дядя в дорогой спортивной куртке может быть таким размазней, но что поделаешь — таким уж он был.
— Был ли Сай доволен игрой Линдси?
Да, уж точно, это не самый желанный вопрос для Виктора Сантаны. Взгляд его потускнел. Он заерзал на стуле и сел прямее, мгновенно напрягшись. Он попытался успокоиться, поглаживая галстук, весь усеянный гербами то ли его любимого клуба, то ли его достославного семейства.
— Видите ли, мистер Сантана, я со многими беседовал и имею некоторое представление о ситуации, так что сделайте милость, не выдумывайте ничего. Был ли Сай доволен игрой Линдси?
— Он был не в восторге.
— А если быть объективным? Что вы можете сказать о ее игре?
— Она играла изу-ми-тель-но. Я не шучу.
Он оставил наконец в покое свой галстук и принялся вертеть обручальное кольцо.
— Значит, Сай Спенсер был не прав?
— Да. Абсолютно.
— Но какой смысл такому опытному режиссеру думать, что актриса, да еще та, с которой он вроде бы связан более тесными узами, — гробит его фильм? Тем более если это неправда?
— Сай стремился контролировать все стороны жизни Линдси. И стоило ей только заявить о своей независимости, как он начал подминать ее под себя, чтобы она еще больше от него зависела.
Версия Сантаны слегка расходилась с тем, что говорила Линдси. Зато, по крайней мере, не оставалось сомнений, кто втемяшил это ему в голову.
— Сая пугала сама мысль о том, что он может ее потерять. Поэтому он играл на ее уязвимости. На первый взгляд кажется, что Линдси — сильная. Но она очень ранимая женщина.
— Что Сай говорил о ее игре?
— Он указал на то, что Линдси слишком холодна.
Сантана тряхнул головой, будто бы не в силах осмыслить подобное бесчувствие — вот только жест у него вышел какой-то преувеличенный, как у актера немого кино.
— Чего он хотел от вас?
— Он велел мне растормошить ее.
— Он хотел, чтобы вы как-то настроили ее на игру?
— Нет. Клянусь, этого не требовалось. Она играла превосходно.
(Ну давай же, хотелось сказать мне. Будь самим собой. Твой папаша, наверное, был бригадиром на стройке, иначе откуда у тебя этот выговор: «кленус», «привасходна»?)
— Нет, дело было не в словах, — объяснил он. — А в тысяче незаметных нюансов. Вы знаете, камера не даст солгать.
— Вам видна была эта теплота на просмотрах?
— Определенно.
— Кто еще, кроме вас и Линдси, это заметил?
По тому, как долго он молчал, я понял, что загнал его в тупик. Поэтому пока Сантане не пришло в голову оскорбиться, я решил сменить пластинку.
— А ваша работа? Был ли Сай доволен вами?
Сантана отвязался наконец от своего обручального кольца и воззрился на меня.
— Кроме того, что он не был доволен моей работой с Линдси, думаю, в остальном он был удовлетворен. Шла всего лишь третья неделя съемок.
— Он упрекал вас в чрезмерной мягкости с Линдси?
Опять молчание.
— Ну-ну. Почему я должен выслушивать тысячи рассказов из третьих рук, когда вы сами способны рассказать мне всю правду?
— Он сказал, что он… — Он замотал головой, как бы отказываясь произнести непроизносимое.
— Он сделает что?
— Он заменит меня кем-нибудь другим, кому удастся…
— Ну говорите.
— Он был груб. Знаете, как говорят о людях типа Сая? Вы можете забрать мальчика из Бруклина, но Бруклин из мальчика вам не забрать. Он сказал, я цитирую: «Делай, что хочешь, поставь ее раком, но пусть она ведет себя как настоящая женщина».
— Конец цитаты, — подытожил я.
— Ах да, в самом деле, — спохватился он. — Конец цитаты.
Что-то я никак не мог врубиться, отчего это вдруг Николя Монтелеоне столь знаменит. Не то чтобы он был нехорош собой. Каштановые волосы, подходящие глаза. Крупные губы, которые критики, наверное, окрестили «чувственными». И для худого мужика уйма мускулов, да еще в таких местах, где не нужно, — скажем, на предплечьях, как будто он был кузнецом. Если бы он работал у нас в отделе, он был бы, наверное, не самым красивым парнем, но вторым или третьим. Но неужели кто-то платил ему по миллиону за роль только за то, что он такой крепыш? Я видел пару фильмов с ним и никогда не воспринимал его как кинозвезду. В нем не было интригующей загадочности; несмотря на сонные, с тяжелыми веками глаза, он весь так и искрился добродушием.
Но что до «Звездной ночи», он вполне подходил к этой роли: этакий плейбой. Густые длинные волосы зачесаны назад. Рукава розовой рубашки закатаны по локоть. Надо сказать, что, сидя в нашей отвратительной «ксерокофейной» комнате, Ник не выпендривался. Более того, он как бы приглашал меня забыть, что он кинозвезда. Я, мол, парень простой. Давай дружить!
Меня вполне устраивала идея временно подружиться с кинозвездой. Он казался довольно добродушным мужиком, и чертовски глупо было бы отказываться от дружбы с знаменитостью, тем более если эта знаменитость изо всех сил улыбалась, пытаясь добиться моей благосклонности. Но, будучи милейшим существом, Ник Монтелеоне, по-моему, ничего путного мне сообщить не мог. Видел ли он Сая рассерженным? — Хммм. Нет, не припомню. Был ли кто-нибудь сердит на Сая? — Ухмммм. Трудно сказать. И в таком духе в течение двадцати минут.
