Инна Волкова - Медовый месяц
— А Пашку вы заставили пойти по вашим стопам?
— Я никогда ничего его не заставлял делать. Он всегда выбирал сам, чем хочет заниматься. Даже в раннем детстве.
— Я неточно выразилась. Я хотела сказать, заразили его этим увлечением, посоветовали.
— Я рассказывал ему об этом виде спорта и показывал некоторые приемы. Он заинтересовался и решил записаться в секцию.
— Но недолго там пробыл, насколько я знаю.
— Да, хотя у него и были определенные успехи. Но он решил уйти, потому что понял, что это не для него. Начал заниматься физикой.
— Пашка молодец, он один из лучших студентов на своем факультете, — неожиданно горячо заверила я. — Его все преподаватели обожают. И девушки тоже. А я его очень люблю, и он меня тоже. — Не знаю, зачем я произнесла последнюю фразу?
— Нисколько в этом не сомневаюсь.
Мне показалось, что в голосе моего собеседника прозвучала насмешка.
Но скорее всего мне просто почудилось.
— Скажите, Александр Владимирович, — неожиданно решилась я задать волнующий меня вопрос, — а эта женщина, медсестра, которую недавно жестоко убили… кого-то подозревают в убийстве? Наверное, это сделал маньяк, да?
Он не стал спрашивать, откуда мне это известно, наверное, и так догадался и, слава богу, не сказал, что это не мое дело.
— Маньяк, какой смысл вы вкладываете в это определение?
— Маньяк, серийный убийца, так обычно говорят. Это человек, который совершает убийство ради самого убийства, не преследуя при этом никакой выгоды. Потому, что не может не убивать, или потому, что убийство доставляет ему удовольствие. — Я вспомнила, что читала или смотрела на эту тему.
— Или потому, что его влечет смерть, он очарован ей, очарованный смертью… Или боится ее, и этот страх движет им, заставляет лишать жизни других.
— Снова страх?
— Да, как и везде. Но не только страх.
— А что еще? Почему человек убивает? Что заставляет его это делать?
— Человека никто не может заставить что-то делать, если он сам этого не захочет. В любом случае, у него всегда есть выбор. А что касается убитой женщины, то пока рано что-либо говорить. Ее нашли в овраге, недалеко от церкви. Сильно изуродованной. Кто это сделал, пока неизвестно.
— Но вы все же не исключаете версию, что это был маньяк, да?
Он молчал так долго, что я решила — он не хочет отвечать.
Но неожиданно он сказал:
— Возможно, он сам себя таковым не считает.
— А кем же он себя считает?
— Сверхчеловеком, божьим избранником? Тем, у кого пустота поселилась в сердце и чей разум омрачен тьмой, — понизив голос, нараспев произнес он.
— Что? — растерялась я. — Что это значит?
Он не ответил, словно не расслышал мой вопрос, немного помолчал и вдруг изменившимся голосом, так не похожим на его обычный холодный и уверенный тон, произнес:
— Ни мысли в голове, ни слова с губ немых, но сердце любит всех, всех в мире, без изъятья, и сладко в сумерках бродить мне голубых, и ночь меня зовет, как женщина в объятья.
И коротко добавив: «Спокойной ночи», так же, как и в прошлый раз, быстро и почти бесшумно покинул балкон.
А я осталась стоять с открытым ртом, пораженная и недоумевающая. Этот человек уже в который раз удивлял меня…
Неужели это началось снова?! Я надеялся, что это больше не повторится. Но не смог сдержаться. Я сам не понимаю, почему она так подействовала на меня, что мне захотелось ее убить. С Алиной все было ясно, она презирала меня, оскорбляла, она бросала мне вызов, и я не мог не принять его. Она была проклятой гордячкой, наглой и хитрой. Но эта женщина, она не была такой и ко мне относилась хорошо. Так почему же я убил ее?! Почему вонзал нож в ее теплую плоть, как зачарованный глядя на льющуюся кровь, такую густую и яркую. Похожую на вишневый кисель, который варила мне в детстве бабушка. Какой он был вкусный! Я мог выпить подряд стаканов пять, и все равно хотелось еще. Я облизал ладонь, обагренную ЕЕ кровью. И был разочарован. Вкус совсем не тот, соленый и противный. А собственно, чего я еще хотел? Она была так удивлена, изумлена, нет, не то слово — ошарашена, она не могла поверить в то, что я собираюсь убить ее. В ее глазах было изумление и страх. Снова страх. От этого чувства никуда не деться, не спрятаться, не убежать. Да и надо ли это делать? От самого себя все равно не убежишь. А между тем мне порой так хочется убежать, спрятаться от себя, от снедающей мою душу тоски. Откуда она взялась, эта тоска? Ведь еще недавно все было так хорошо, так ясно. И в моей душе поселились мир и покой. И вот снова… это началось снова. И странное дело, тогда, в первый раз, я чувствовал удовольствие и радость, нет, не те слова — чувствовал торжество от осознания своей победы. Это чувство было сродни тому ощущению, когда я одерживал победу на ринге над своим противником. И особенно сильным оно было, если противник превосходил меня по опыту, мастерству и физической силе. Тогда радость победы была троекратной. Да, так оно и было. В тот самый первый раз, когда я душил ее голыми руками, не прибегая к помощи других предметов. Они были мне не нужны. Я думал, что того одного раза будет достаточно. Я победил и был удовлетворен. Видит Бог, я не собирался больше никого убивать. В тот первый раз удача сопутствовала мне, хотя едва не изменила мне. Когда я чуть-чуть не столкнулся с ним. Он пришел к ней, я знал, что они встречаются. Она сама мне об этом сказала. И добавила, что он намного лучше меня, не только в постели, но и во всем остальном. Мне было обидно это слышать, тем более что это несправедливо. В общем, она получила по заслугам. Но эта бедная медсестра, эта кроткая милая женщина с добрыми усталыми глазами, она не сделала мне ничего плохого. И мне жаль ее. В самом деле жаль. Я даже плакал, но это случилось позже, когда я пришел в себя и понял, что натворил. Не то чтобы я не понимал этого, когда убивал ее, нет, мое сознание было ясным, ум четко работал, сердце билось, может быть, немного чаще, чем обычно. Мог ли я остановиться, заставить себя не делать этого? Не знаю, я не знаю… Но в тот момент, когда я убивал ее, я ощущал наслаждение, но не сексуального характера, нет. Это было ощущение совсем иного рода. Намного ярче, сильнее и выпуклее, что ли, чем радость секса. Я проникал не в ее чрево, я проникал намного глубже, в ее душу, в ее разум, в ее смерть… И я видел ее, эту грозную и прекрасную даму, ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВО СМЕРТЬ. Я ее видел и смог заглянуть в ее глаза. Всего лишь на миг, но я это сделал. Ее глаза были бездонны, как водная гладь, как темные бушующие волны… Боже мой, как жаль бедных детей! Они остались совсем одни, совсем одни. Надо им помочь, непременно…
