Татьяна Тронина - Злюка
…Они вошли в квартиру. Рита была здесь когда‑то, очень давно, во времена своей юности, и тоже в тот момент, когда Зои Викторовны не было дома. И Ивана…
Чисто, уютно, современная мебель.
— Вот, располагайся. Макс будет минут через пятнадцать. Он никогда не опаздывает. Ну все. Я пойду. Если что, звони.
— Спасибо, — с трудом произнесла Рита. Села в кресло посреди гостиной.
Хлопнула дверь — это ушел Иван.
* * *
— Сережа, Виталик, не надо меня сопровождать. Без этого… Мой дом родной как‑никак.
— Максим Павлович!
— Не надо, я сказал. Ждите в машине.
Обычно Максим не роптал, позволял охранникам делать свое дело. Но в дом своего детства он с охраной не ходил. Пусть мамы сейчас там не было, но даже заочно Максим не хотел ее оскорблять. Между матерью и старшим сыном существовала особая, нежная и трепетная любовь…
Позвонил и одновременно, торопясь, открыл дверь своим ключом. «Только бы не плохие новости!»
— Иван, это я. Ты здесь?
Максим распахнул дверь в гостиную и вздрогнул. Там, в кресле, поджав ноги, сидела… Рита. «А где Иван? Он хотел поговорить со мной насчет мамы…» — чуть не вырвалось у Максима. Но он сразу же сообразил, что все подстроено. Придумано. Спланировано.
— Здрасти‑здрасти… — задыхаясь, весело произнес Столяров. — Вот дурак, попался. Ванька все устроил?
— Да, — сказала Рита. — Я его попросила.
Она изменилась. И не изменилась одновременно. Ее голос — тот самый и новый.
— Что тебе от меня надо?
— Ничего. Просто хотела увидеть тебя.
Несколько мгновений Максим колебался — уйти, остаться… Остался. Откинул полы черного пальто, сел перед Ритой на стул — лицом к лицу.
Глаза. У нее все те же глаза — огромные, голубые, прозрачные… Пальцами она теребила ниточку жемчуга на шее, словно та ее душила.
— Рита, ты уже взрослая девочка, — строго произнес Максим. — Это смешно и глупо даже… Пора меня забыть.
Она протянула руку, осторожно коснулась его щеки.
— В конце концов, я недостоин такой любви. — Он отвел ее руку. — И такой ненависти…
— Я ничего не могу с собой поделать.
— А зачем написала о нас? Зачем?
— Ты читал? — Она широко открыла глаза.
— Читал. Ты мне можешь очень подгадить этим своим романом, — усмехнулся Максим. — Ох, Рита! Рита‑Рита‑Маргарита…
Он притянул ее за руку к себе на колени, обнял. «Если нас в этот момент снимают, то неплохой компромат…» Но он знал, что не снимают, поскольку знал Риту. Написать роман, а потом позволить сделать фривольные снимочки с тем, кого любит больше жизни… Несовместимо.
— Брось ее. Она плохая, — плачущим голосом произнесла Рита. — Брось ее!
Она говорила о Варе. О ком же еще!
— Ты либо так и не вышла из детства, либо впала в него, — засмеялся Максим. — «Брось ее!» — передразнил он. — Я с ней всю жизнь прожил. Больше двадцати лет. У нас трое детей. И я люблю ее, Рита.
— Неправда, — зло сказала она. — Любишь… Эту каменную бабу из скифских степей?.. Просто тебе с ней удобно.
— Удобно, да. — Он поцеловал ее в шею. Потом еще раз. Маленькая, легкая. Говорит о том, о чем говорить нельзя. Упрямая и капризная. Жадная. Полная страстей. Вся — как натянутая стрела. Огонь! Она все та же, его Рита… — А с тобой — нет. Ты бы мне жизни не дала. Ты бы мне ничего делать не дала, я бы все время с тобой как пришпиленный… А она дает мне свободу, понимаешь?
— Ты просто на длинном поводке, наивный.
— Рита, перестань, ты ее не знаешь…
Они поцеловались несколько раз — быстро, судорожно.
— Все. Сейчас я уйду, слышишь? — наконец строгим, непреклонным голосом произнес Максим. — И ты обещай мне, что больше не станешь искать со мной встреч. Обещай.
Она молчала. Губы сжаты, из‑под дрожащих ресниц льются слезы. Она правда любила и ненавидела его. Это не могло не трогать.
— Обещай, Риточка. Ты же не хочешь испортить дело всей моей жизни? Ты же не хочешь, чтобы я проклинал тебя потом? Нет ведь?
Подбородок у Риты задрожал.
— Хо… хорошо, — шепотом ответила она. — Я обещаю.
— Никогда‑никогда.
— Ник… никогда‑никогда!
— Ну и славно. — Максим поднял ее, посадил обратно в кресло. — Ну и славно.
Он запахнул пальто и вышел из квартиры.
«Все, как в тех снах… — подумал Максим. — Но эти страсти не для меня уже».
Он вышел из подъезда. Февральский, промозглый ветер остудил щеки, заставил сердце биться ровнее.
* * *
Марго не помнила, как оделась, захлопнула дверь, как спустилась по лестнице на улицу.
Двор был уже пуст. Она побежала, не различая дороги. «Никогда‑никогда, никогда‑никогда…»
— Ну что, что еще сделать? Удавиться, отравиться, утопиться? — с бессильной яростью зашептала она. — Как мне выкинуть его из головы, как не думать о нем?
— Рита!
Она буквально уткнулась в Ивана.
— Что?
— Вы… поговорили?
— Да. Все. Спасибо, — пробормотала она.
— Быстро же… Я и уйти далеко не успел. Ты плачешь? Ох, нет!
Иван обнял ее.
— Я дура, — пожаловалась Рита. — И мне делать больше нечего.
— Все так живут, не ты одна, — философски, утешительно заметил Иван. — У всех какая‑то хрень в голове занозой сидит, не дает жить. Нет таких людей, которые не мучились бы чем‑то…
Рита вздрогнула, взяла себя в руки.
— Я зря сюда приехала. Все было зря! — с ненавистью произнесла она.
— Ты хочешь уехать? — без всякого выражения спросил он.
— Да. А что мне тут еще делать… — сказала Рита. И внезапно вспомнила: а Иван ведь — тоже. «Только его заноза в голове — я!» И она произнесла раздраженным, потерянным каким‑то голосом: — Ванечка, я тебя очень понимаю. Пойдем куда‑нибудь?
— Пойдем. Куда?
— К тебе нельзя, мама твоя скоро придет. Ко мне тоже… Ну вот, что за жизнь! Своего угла до сих пор ни у кого нет! Пошли в гостиницу, что ли.
— А, ты в этом смысле… — У него вдруг губы побелели.
* * *
Он не мог отказать. Она просит, а он в позу становится — ой, нет, не буду, готов только по взаимной любви, а если без любви, то этим ты унижаешь себя, Риточка. Скорее он унизит ее, если оттолкнет сейчас.
И потом, чего самому себе врать — всегда хотел этого. Чтобы с ней…
Но, с другой стороны, она предложила это от отчаяния. В порыве благородства, что ли. Сама сказала: «Ванечка, я тебя понимаю». Значит, потом не простит ему своей жертвы. Потому что люди скверно себя чувствуют после того, как в жертву себя принесут (если только не ради родного ребенка, там другое дело).
