Ты и небо - Егорова Алина

Дима хороший, можно сказать, замечательный. Это она ошиблась. Он ее не любит. И она его тоже. Ах, если бы только была любовь, все было бы иначе!

Огарев вышел из магазина дьюти-фри и остановился около информационного табло. Новый Уренгой, три Москвы, Магадан, Воронеж, Симферополь, Сочи… Посадка на его рейс еще не началась. Можно не спешить. Из Владивостока он летел за рулем, здесь, в Новосибирске, экипаж сменился. Дальше до Петербурга ему предстояло лететь пассажиром. За четыре часа стоянки Дима успел немного поспать в гостинице, заскочил на ужин и, когда их привезли в аэропорт, от нечего делать заглянул в дьютик.

В здании аэровокзала царила привычная суета. Без формы на Диму никто не обращал внимания, что его радовало: он не любил находиться под прицелом глаз. Вдали, у выхода на посадку показался экипаж. По характерной расцветке формы бортпроводников Дима определил авиакомпанию. По привычке стал приглядываться: нет ли знакомых. Мир авиации тесен, и пилоты быстро обрастают знакомыми не только среди коллег своей авиакомпании.

Совсем зеленый, окруженный стрекозами-проводницами, плыл второй пилот. Складывалось впечатление, что девчонки его несли и каждая пыталась перетащить добычу к себе. Сзади размеренным шагом двигался командир. Уже не такой молодой и, видимо, женатый, оттого женскому полу малоинтересный. «Похож на Борисыча, с которым вместе переучивались на аэрбас, но не он», – отметил про себя Дима. Тут из толпы выпорхнула еще одна стрекозка в форме «Северной Пальмиры»: изящная, тонкая да звонкая, с собранными в пучок русыми волосами, она быстрыми, отточенными движениями проворно двигала свой кейс на колесах, глянула сквозь панорамное стекло окна, на мгновение замерла и поспешила догонять своих.

Что-то знакомое показалось Диме в этом резком повороте головы, в жесте тонкой руки, в четкой геометрии силуэта. Эту девушку он видел раньше. Наверное, они с ней работали в одной авиакомпании. Экипажи постоянно меняются, всех не запомнить, а она почему-то врезалась в память.

Дима хотел было подойти ближе, но экипаж «Северной Пальмиры» уже ушел. «Кто же это мог быть?» – терзался он вопросом. Сонная после ночного полета голова отказывалась соображать. Все-таки полтора часа сна крайне мало. Глаза сами собой закрывались, несмотря на вертикальное положение тела. Да он бы и на ходу уснул – дай волю! Дима помотал головой, словно стряхивая наваждение. От видения осталось теплое чувство, какое бывает после волшебного сна: наяву ничего не произошло, а душу греет приятное послевкусие. Подобные сны Диме снились редко. Когда удавалось поспать, он либо отключался сразу и спал без задних ног и сновидений, либо долго ворочался, гоняя в голове назойливые мысли (ох уж эти сбитые биоритмы!). А уж если случались необычные, яркие сны, Дима их смаковал весь день, растягивая удовольствие. Сейчас он решил, что как будто бы на мгновение уснул на ходу. Пусть так оно и будет: знакомая незнакомка ему приснилась.

А 284 – на табло появилось оповещение о посадке на его рейс. Дима решительным шагом направился в сторону гейта.

Какая нелепая ситуация: знать, что ты права, знать, что это знают коллеги, знать, что о твоей правоте знает Скарапея [25], старшая бортпроводница Тамара, которая тебя тыкала фейсом об тейбл, и не иметь возможности что-либо возразить! И не потому, что в авиации главенствует правило: «Ты начальник – я дурак», кто не согласен – выход слева по борту. То есть не только поэтому. Сначала Инна пыталась все объяснить. И что она действовала по инструкции, и что была крайне вежливой и обходительной, слова грубого не сказала тому пассажиру, и что не она, а этот хам ее поносил последними словами. Даша рядом стояла, может подтвердить.

Но Дашка словно язык проглотила. Понятно, что нарываться не хотела, как бы самой не попасть в переплет. Тамара же завелась с пол-оборота и начала орать, не разобравшись. Пообещала снять надбавку за личный вклад и вообще поснимать все, что возможно, оставив лишь ничтожный оклад. Посоветовала молиться, чтобы оскорбленный пакс не накатал жалобу. Свою тираду старшая произнесла в ядреных выражениях на весь салон, едва его покинул последний пассажир. Инне казалось, что раскаты ее громового голоса слышны даже под трапом. Пламенную речь Скарапеи слышал весь кабинный экипаж, не слышать не мог. И никто ей не возразил. Будто бы так и надо. Обычно старшие бортпроводники встают на сторону экипажа, ибо знают, как, мягко говоря, некорректны бывают отдельные пассажиры, но Скарапея – и есть Скарапея. Она не зря получила свое змеиное прозвище.

Инна хотела разрыдаться, выскочить вон и закричать на весь аэродром, треснуть подносом по лбу бортпроводницу номер один и послать ее ко всем чертям вместе с этой работой, на которой ее унижают.

Тысячи гневных мыслей пронеслись в голове Ясновской, планы мести и бегства сменялись один за другим.

– Ты меня поняла?! – Тамара устала драть глотку.

«Нет, оправдываться не буду», – решила Инна. Спина прямая, плечи развернутые, подбородок поднят, взгляд в светлое будущее – приняла она позицию из хореографии. Балетные навыки здорово помогают держать удар.

– Конечно, – бросила она нейтральным тоном, будто милостыню.

Старшая вспыхнула, собралась вновь зарычать, но пришел представитель. Нужно было уделить ему внимание.

Инна шла по зданию аэропорта отдельно от всех. Она думала, что за всю ее трудовую жизнь с ней никогда так не обращались. Чтобы хоть что-то подобное произошло в «Лимбе»? Никогда! Кто бы что ни натворил, какую бы непростительную ошибку ни допустил, до оскорблений начальство не опускалось. Могли объявить выговор, в конце концов, уволить, но грань деловой этики не переходили. «Может, бросить все, к дьяволу, и вернуться на землю?» – закралась у Инны мысль. Наверняка такое не в последний раз. Ясновская не однажды слышала от коллег, что их песочат за все подряд. Вот и ее очередь подошла. Этак можно выгореть и растоптать самооценку. Хорош выбор: самоуважение или небо.

С экипажем разговаривать не хотелось. После выволочки – ужасно несправедливой и унизительной – разговаривать не хотелось ни с кем. Хотелось исчезнуть, скрыться с глаз, оказаться в тихом месте, где нет никого; отсидеться там, прийти в себя. Если бы был рядом близкий человек, она бы в него молча уткнулась. А он ни о чем бы не спросил, так же молча прижал к себе. Или кот. Хороший, пушистый кот. В кота тоже можно уткнуться головой и успокаиваться под его мурлыканье. Но ни кота, ни близкого человека у Ясновской не было. Была работа, самолеты и небо.

Инна посмотрела в широкое окно, за которым открывалась панорама летного поля. Красивые металлические птицы чинно стояли на бетоне. Их могучие крылья покоряют небо, их фюзеляжи выдерживают природные стихии, их безупречные линии вызывают восхищение. Вот где истинные короли авиации. Не авиационное начальство и даже не владельцы авиакомпаний.

Самолеты. Какое огромное счастье быть к ним причастной! Иметь возможность подниматься по трапу, поглаживая прохладные перила; у самого входа остановиться, чтобы с высоты оглядеться вокруг, всмотреться в горизонт и в небо: какое оно сегодня – приветливое или суровое, шагнуть на борт, чтобы высоко над землей преодолевать километры. Все остальное неважно.

«Не раскисать! – приказала себе Ясновская. – Плечи развернуты, подбородок поднят, взгляд в светлое будущее».

Инна нарисовала на своем лице позитив. Впереди рейс в Симферополь, и надо его отработать как положено. Несмотря ни на что.

Город спал, окутанный дымкой раннего летнего утра. Простившись с коллегами, Инна покинула аэропорт. В этот раз она летала с разворотом, экипаж был незнакомым, и в рейсе сдружиться ни с кем не успела. Такое бывает нередко. Все разошлись: кто на парковку за личным автомобилем, за кем приехали близкие. Ясновской никто не предложил подвезти до метро, как это бывало, когда она летала со знакомыми. Наверное, решили, что ей есть на чем добраться. Или еще по каким-то причинам. Не имеет значения. Нет так нет, Инна ни к кому не напрашивалась.