Сандра Мэй - Стрела амура
Она была такой маленькой и хрупкой, тоненькой и гибкой, и он страшно боялся причинить ей боль. Он знал свое тело, знал собственную силу и мощь своей плоти, но не испугает ли это ее?
Однако маленькая фея сама прильнула к нему, выгнулась, прижалась, и только судорожный вздох сквозь стиснутые зубы, только темное пламя страсти в огненных глазах, а руки-птицы уже опустились на его плечи, и не осталось в мире ничего — только огонь, тьма и бесконечное море нежности.
Их тела забились в едином бешеном ритме, в старом, как мир, танце для двоих, и он даже не заметил, как вошел в нее, потому что это было естественно, как дышать — быть единым целым.
И тьма начала разрастаться мириадами взрывающихся солнц, рокот Океана заполнил разгоряченные головы, неведомая сила стиснула им обоим горло, и последним выдохом прозвучало под потолком, превратившимся в небо:
Люблю!
* * *Она вновь видела белоснежную равнину, и золотой отблеск на бесчисленных доспехах, и татуированные змеи ползли с мускулистых рук ей на грудь, но не жалили, а растворялись жидким огнем в крови, делали тело невесомым и послушным воле мужчины.
Она не чувствовала боли или неудобства — хотя он был очень велик для нее, и тяжесть его тела почти не давала ей вздохнуть. Однако именно эта тяжесть и была желанна. Она растворялась в нем постепенно, вливаясь пламенем в его кровь, вплавляясь потоками жидкого золота под горячую кожу.
Молодой языческий бог сжимал ее в объятиях, и она с нежностью и радостью превращалась в его жрицу, в его рабу, в его повелительницу.
Куда-то делись стены и потолок, вместо них все стало — небо. Ушло время — наступило бессмертие. Больше не нужно было искать истину — она жила под стиснутыми ресницами, на искусанных от счастья губах, в коротких ритмичных вздохах и стонах. Осталось только понять ее — и самому стать богом.
И в тот момент, когда истина обрушилась на них громадной волной невидимого Океана, они рухнули с вершины в бездну, а потом вознеслись туда, где должно было быть небо, но вместо него оказалось — огонь, мягкий мех на полу и два тела, спаянных воедино в смертельно прекрасном объятии…
* * *Конец света обернулся началом времен. Изнеможенные, выжатые до последней капли, переполненные нежностью и усталостью, они так и заснули, не разомкнув объятий.
* * *Лиза очень хотела проснуться, потому что ей надо было проснуться, ее ждало важное дело. Какое — она во сне не помнила, но то, что важное, знала наверняка. Поэтому она попыталась сесть с закрытыми глазами, так у нее раньше получалось.
Раньше — не теперь. Теперь сесть оказалось невозможно. Лизу что-то держало. Это «что-то» было горячим и гладким, очень приятным и, главное, большим. Таким большим, что накрывало Лизу наподобие одеяла.
Совершив во сне могучее усилие воли, она проснулась, лежа, и уставилась в потолок. Потом скосила глаза вбок. И улыбнулась.
Всю ее целиком обнимал большой светловолосый мужчина, спавший с ангельской улыбкой на загорелом лице. Сейчас, в утреннем прозрачном свете, он уже не казался богом. Это был просто мужчина. Ее мужчина.
Лиза рассмеялась, извернулась в могучих руках и поцеловала мужчину в нос. Джон немедленно открыл глаза — и Лиза чуть не утонула в любви, брызнувшей из их зеленой глубины.
— С добрым утром, граф.
— С добрым утром, Владычица.
— Владычица чего?
— Моего сердца — несомненно. Моего тела — точно. Меловых Холмов — скорее всего.
— Думаешь, я — фэйри?
— Почти уверен. Я люблю тебя, я говорил?
— Говори еще.
— А ты?
— И я.
— Нет, скажи словами.
— Я люблю тебя.
— А я тебя.
На свете нет ничего более бессмысленного, чем разговор двух любовников через пять минут после пробуждения.
Однако разум, тактично выжидавший первые пять минут, решил напомнить о себе, и Лиза с тихим, но энергичным воплем взвилась в воздух, а потом заметалась по комнате, собирая разбросанную одежду. Джон блаженно вытянулся на ковре и не сводил с нее влюбленных глаз.
— Боже, который час?!
— Не знаю, но еще рано, потому что портье обещал разбудить меня в половине шестого.
— А Брюс там один!
— Он же спит.
— А вдруг он испугался?
— Испугался бы — пришел сюда.
— Нет! Только не это. Какой кошмар, граф. Ты хоть понимаешь, что мы всю ночь пролежали голышом при незапертых дверях?
— Всего одну коротенькую ночь. Даже и не ночь — часа четыре.
— Одевайся!
— Почему?
— Потому что мне трудно на тебя смотреть… такого.
— Иди ко мне.
— Нет!
— Лиза…
— Я ухожу.
С этими словами черноволосая фея упорхнула из номера, и Джон тихо рассмеялся, вспомнив горячую и гладкую кожу под своими пальцами, и тихие стоны, и прерывистое дыхание на своей груди…
Вот теперь все устроится совсем хорошо. Она не уедет от него. Нет, от НИХ. Брюс может быть спокоен, она больше никогда и никуда не уедет. Как порядочная женщина, Лиза Кудроу просто обязана выйти за него замуж.
Джон едва успел завернуться в халат, как в дверь просунулась голова коридорного.
— Мистер Брайтон, пора вставать.
— Благодарю вас.
— Вы сами разбудите… э-э… миссис…
— Да, конечно. Спасибо.
Через четверть часа, умытый, чисто выбритый и счастливый, он уже стучался в дверь соседнего номера.
Дверь открыл Брюс. Заспанным он не выглядел, на Джона посмотрел спокойно, но без особого дружелюбия, и, буркнув «Добрутр», ушел в спальню.
Лиза Кудроу, в джинсах и легком пуловере, выглядела юной и немыслимо прекрасной. Однако на прелестном личике застыло несколько озадаченное и тревожное выражение. Джон подошел и быстро поцеловал ее в упругую щеку, пахнущую жасмином.
— С добрым утром еще раз, красавица.
— Виделись, граф. Послушай, я не понимаю, что с Брюсом. Он был в постели, когда я пришла его будить, но не сказал мне ни слова.
— Да? Со мной он тоже был суров. Может, не выспался? Или голодный. Брюс!
— Чего?
— Пойдем завтракать?
— Не хочу.
— Надо. Нам ведь ехать.
— А я все равно не хочу. Так поеду.
— Ну тогда давай вещи соберем.
— У меня они все собраны.
Джон и Лиза озадаченно переглянулись — и решили не приставать к мальчику.
* * *И по дороге на вокзал, и в поезде Брюс хранил на своей загорелой мордашке отчужденно-замкнутое выражение. Не прореагировал на мороженое, уселся к самому окну и прижался к нему носом. Так и просидел почти целый час, пока терпение Лизы не кончилось.
На самом деле она подозревала, в чем дело, но боялась об этом думать.
