Альберто Альварес - Роза Дюруа
- Он созревает во мне и уже дает о себе знать, - сказала она с невыразимой нежностью. - Хочешь послушать?
Эрлинда, опустившись на колени, осторожно припала к ее округлившемуся плотному животу и прислушалась.
- Не слышу ничего, - сказала она.
- Он почувствовал, что ты приближаешься, и затих. Как зайчик на грядке.
Эрлинда улыбнулась.
- Как я завидую тебе, Розита!
- Почему, глупенькая?
- Потому что до сих пор не могу...забеременеть. Роза, мне кажется, что я никогда не стану матерью!
- Как ты можешь знать это?
- Однажды так случилось... Это было в таверне у Сорайды, еще до того, как ты пришла туда работать... Один плюгавый клиент захотел, чтобы я непременно подсела к нему, заказал бутылку французского коньяка... Ну, ты знаешь, что это приносит выгоду питейному заведению.
- Сорайда, помнится, не понуждала нас делать это...
- Да. Но у нее тогда плохо шли дела, и я хотела ей помочь, хотя, ты знаешь, не люблю крепкую выпивку... Но я отказалась сидеть с ним.
- Почему?
- Потому что у него на лице было написано, что он воспринимает меня не как человека, а как заводную игрушку, которой можно пользоваться по своему усмотрению.
- Что же было дальше? - испуганно спросила Роза, чувствуя, что дело добром не кончилось.
- А дальше...он встал и пнул меня ногой вот сюда. - Эрлинда показала на наз живота. - Я думала, умру от боли...
- Ты показывалась врачам?
- Тогда нет... Я боялась, что начнут допытываться, откуда я, и сообщат бабушке, которая меня вырастила. А она ведь не знала, что я работаю в таверне официанткой...
- Эта травма была серьезной?
- Две недели не сходил огромный синяк, и у меня были сильные кровотечения... Я так боюсь, что у меня никогда не будет детей.
- Надо немедленно показаться врачам, - решительно сказала Роза. - И ради Бога, не волнуйся. У меня ведь тоже были проблемы. Потеряла младенца...
- Ты ведь попала в аварию.
- Но и потом я долго не беременела...
Роза улыбнулась.
- Знаешь, мне кажется, что где-то есть нерожденные дети.
- Не понимаю.
- Ну, дети, которые могут родиться, а могут не родиться!
- Что же, это от них зависит?
- Как ты не понимаешь, они собираются и спорят, кому черед зачинаться...
- Зачинаться?
- Именно. Иногда они так жарко спорят, что и рождаться-то забывают.
Эрлинда с благодарностью посмотрела на Розу и, повернувшись к темному цветнику, закричала:
- Эй! Нерожденные дети! Долго вы там будете спорить? А ну-ка живо родитесь у меня!
Роза подпрвгнула от удовольствия, как девочка, условия игры которой приняла подруга.
В обнимку они направились к дому.
Бедная Кандида основательно готовилась к рождению своего ребенка и разговаривала вслух, перебирая гору связанных ею детских вещей.
Она принимала витамины и делала гимнастику по книге для рожениц. То и дело ощупывая живот и спрашивая у Томасы и Розы, не очень ли он сильно вздулся?
Когда она была одна, она беседовала с Федерико, говоря за себя и за него.
Обычно она начинала с робкого упрека:
- Где ты пропадал так долго, милый?
Каждый раз он находил другую причину для оправдания:
- Был по поручению Дульсины во Франции...
Или:
- Срочные дела задержали меня в Торонто...
- Ты не забыл, что прошло уже два года и мне пора рожать?
- Нет, дорогая, не забыл, но, пожалуйста, отложи это до моего возвращения из Техаса.
Роза с печалью наблюдала за новым ее умопомрачением и не пыталась объяснять ей ее заблуждение.
- Роза, как ты думаешь, - спрашивала она, - эта распашонка будет впору моему младенчику?
- Я думаю, она подойдет...
- Ведь ему уже в моем животе два года...
- Эта распашонка как раз для двухлетнего, - говорила Роза, заливаясь слезами.
- Почему ты плачешь?
- У меня разболелся зуб.
- Лучше всего полоскать шалфеем. Федерико обещал скоро вернуться из Техаса, и я приступлю к родам...
Совершенно по-другому вела себя Дульсина, злобно вымещая на несчастной сестре всю свою неистощимую ненависть.
- Дульсина, скажи, дорогая, долго ли мне осталось до родов? - спросила Кандида у маски.
- Безумная! Неужели ты забыла, что выкинула своего ребенка, прижитого от моего мужа? - ответила Дульсина.
- Я не понимаю тебя... Федерико сказал...
- Федерико мертв! Я застрелила его вот этой рукой!
- Какие глупые у тебя шутки. Федерико сказал, чтобы я повременила до его возвращения из Техаса.
- О каком ребенке ты говоришь?! Да он протух бы в тебе за это время!
Несчастная пересказала слова Дульсины Розе.
- Она говорит, что моего ребеночка давно нет во мне, но я ведь чувствую, что есть! - На глазах ее выступили слезы.
Этого Роза не могла перенести.
Она ни разу не видела Дульсину после ее выхода из тюрьмы.
Взбешенная ее поведением, Роза без стука вошла в ее комнату.
Вид маски ужаснул ее. Розе стало жалко затворницу, но первые ее слова вернули ее к действительности.
- Как ты смела, дрянь, переступить порог моей комнаты! - властно крикнула маска.
- Дульсина, я пришла попросить тебя...
- Я не хочу тебя слушать! Вон!
- Оставь в покое Кандиду, ведь она не в себе.
- Не вмешивайся в семейные дела Линаресов!
- Дульсина, я понимаю, как тебе плохо...
- Ты ошибаешься! Несмотря на случившееся, я не чувствую себя обиженной. Я твердо стою на ногах в своем доме, а ты здесь чужая!
- Я прошу тебя лишь об одном, оставь в покое Кандиду! - твердо сказала Роза и выбежала, хлопнув дверью.
Если бы можно было заглянуть под маску, глазам открылась бы омерзительная улыбка удовлетворения, комкавшая то, что раньше было губами Дульсины...
"Ты еще узнаешь, кому из нас плохо, а кому хорошо!" - подумала Дульсина.
Летит время, все ставит на свои места, отнимает и дает, наказывает и прощает, награждает и отнимает, учит и отбирает память.
Время - соратник Бога, один из вернейших и справедливейших его архангелов - пасет чрева жен человеческих, дарит миру новые мыслящие плоды.
Ранним утром Томаса разбудила Рикардо радостным криком:
- Рикардо, дорогой мой! Радуйся! Роза родила!
Рикардо, как был в пижаме, бросился к Томасе и крепко расцеловал ее.
- Кто родился? - спросил Рикардо.
- Позвонили из родильного дома! Представляешь! - Томаса захлебнулась восторгом и с лукавым видом стала водить глазами.
- Томаса, отвечайте, кто у меня?
- Угадай!
- Ну, мальчик...
- Нет!
- Девочка! - рассмеялся Рикардо.
- Нет!
От изумления он плюхнулся в кресло, недоуменно уставившись на Томасу, которая в этот момент вполне могла сойти за блаженную, каких немало на церковных папертях Мексики.
