Измена. Вторая семья моего мужа (СИ) - Шевцова Каролина
- Римма, - рычит он, - не доводи. И верни мне мой телефон. Если я узнаю, что ты удалила хоть что-то, хоть одно сообщение, то…
- Не переживай, все твои бесталанные стихи остались на месте, сынишке потом будете зачитывать, - отвечаю и бросаю трубку.
Вот гадство! Так хотело не реагировать на все это, оставаться холодной неприступной королевой, но один только тон Белого выбивает меня из равновесия. Сердце колотится, а перед глазами мелькают черные мушки.
Домой возвращаюсь так быстро, словно в городе оставили одни зеленые светофоры, или мне, наконец, повезло проехаться по городу не в час пик. Не важно, все равно эти двадцать минут за рулем тянутся вечностью, за которую я успеваю передумать миллион мыслей.
Точнее одну мысль миллион раз.
Телефон Белого!
На задворках сознания неизменно выплывает одна и та же картинка: мобильник без чехла, с царапиной через весь экран в мусорном ведре, на кипе разорванных в ярости бумаг.
Понимаю, что это скорее шутки разума, я не могла его выкинуть, слишком это мелочно для меня. Но я просто не представляю, где может быть его телефон!
Первым делом потрошу все ящики, в которых только успела навести порядок. Ничего, кроме моих вещей, да и тех немного. Я еще не обжилась, мне еще сложно запомнить, что где лежит. За прошедшие десять лет я так срослась с нашей старой квартирой, что поневоле ищу глазами дурацкий сервант, в котором знаю каждую мелочь, каждую царапину и скол.
Здесь же все чужое.
И я не понимаю, как среди этого лишнего, абсолютно пустого искать по настоящему важное!
Мне необходим мобильник Белого, плевать, что он там наговорил и чем угрожал, это нужно мне! Мне!
В своих поисках я теряю голову, становлюсь безумной и в какой-то момент понимаю, что разобрала квартиру на молекулы, и сейчас сижу в большой комнате на куче вещей – пришлось проверить все, включая карманы зимней куртки.
И тут меня осеняет: рюкзак!
Спортивный рюкзак, который я надевала в последний раз примерно никогда, если не считать свей поездки в Питер. Достаю его из самого дальнего ящика шкафа. Пальцы дрожат, когда я нащупываю ими продолговатый прямоугольник на дне!
Нашла!
Господи, я его нашла!
Первым дело ставлю айфон на зарядку, но тот так долго лежал с пустой батареей, что проходит минут пятнадцать, прежде чем на экране появляется крохотная молния в углу.
Я жду еще немного, и только потом открываю папки. Честно сказать, я понятия не имею, что искать, но готова зацепиться за все, за любую ниточку, лишь бы это помогло мне избавиться от Филиппа. Сделать так, чтобы тот больше никогда не возвращался в мою жизнь. Блуждаю по галереи, по бестолковым заметкам и не нахожу ничего, Белый чистил все, безобидные фотографии с Нюрой и те удалил.
Ладно, мобильник я отдам Климову, пусть изучает, и я уже почти убрала его обратно, как вдруг на вотс ап стали приходить сообщения, начиная с тех, которые присылали месяц назад. Этот гений не успел заблокировать симку и вот сейчас в меня как из автомата летит очередь смс.
Мелькают фамилии, имена, просто пустые номера и в этом бесконечном списке мозг выхватывает что-то знакомое.
«Боголюбов И.П.»
Облизываю сухие от нервов губы и открываю переписку с Боголюбовым, не веря, что это тот самый. Но таких совпадений не бывает.
Подтверждение записи.
Несколько пропущенных в день аварии.
И длинное письмо через неделю после.
«Филипп Львович, не могу до вас дозвониться. Думаю, это значит, что вы передумали делать аборт. На всякий случай предупреждаю, срок у моей пациентки такой, что любое промедление может грозить мне потерей репутации. Я и так согласился на услугу, по старой памяти и из уважения к вашему таланту».
И подпись: И. П. Боголюбов.
И. П. значит Игорь Петрович.
А Боголюбов значит мясник в маске котика, который лишил меня возможности когда-либо иметь детей.
Господи, мой муж вез Кузнецову не в отпуск, не на конференцию, не на романтическое свидание в самом прекрасном из городов.
Он вез ее на аборт, зная, к чему это может привести, и полностью подписываясь под всем ужасом, через который Нюре придется пройти!
Глава 25
Я гуляю по городу так долго, что в какой-то момент начинают болеть пятки. Все-таки лодочки для встречи с юристом не та обувь, которую нужно надевать для побега от собственных кошмаров.
Страхи и черные видения гонят меня по переулкам, через мост, спускают вниз в Метро, кружат по Кольцевой, ведут через сдержанный, как концертный рояль, Арбат вплоть до ярких и громких, как аккордеон с ленточками, Патриков.
Здесь я теряюсь в толпе. А моя большая накопленная за годы боль расщепляется, проходит через сотни красивых, ухоженных, модно одетых людей, чтобы мне стало легче.
Дышать. Наконец можно свободно дышать.
Не думать о Нюре, о Филиппе, об их сыне, которому повезет или не повезет родиться в такой семье. О себе. О Свекрови, которой становится все хуже. О заканчивающихся деньгах. О сомнительных перспективах в издательстве. О Никите. Последнее дается мне труднее всего. Я столько раз хочу набрать его номер, рассказать, что со мной происходит, услышать спокойный, чуть хрипловатый голос, такой язвительный, будто все, о чем говорит Савранский – несерьезно.
Уверена, если бы я рассказала ему обо всем, мне бы стало легче.
Но нельзя.
Нельзя.
А что можно? Сочинять месть мужу, сидя на летней веранде и попивая остывший кофе – крохотными глотками из крохотной чашки. Здесь красиво и тепло, меня согревают всевозможные гирлянды, развешенные везде, от деревьев, то кованых перил. Я сижу тут пока не темнеет.
В какой-то момент отвлекаюсь на телефон, пришло уведомление о новом ролике Белого. И я с маниакальным упорством смотрю новое видео, на этот раз из Гамбурга. Лицо Фила светится как медный пятак, или, правильнее сказать как медный цент. Судя по ракурсам – на такое всегда обращаешь внимание – Белый ведет свои репортажи сидя. И не на стуле или уютном диване.
Конечно, лечения опорных болезней штука долгая и изматывающая, но сейчас я изо всех сил надеюсь, что судьба милостива, и Белый никогда не сможет больше ходить. Только если под себя.
Я несколько раз прокручиваю ролик. Кажется, на заднем плане слышу мелодичный смех Нюры, которая еще не догадывается, с каким уродом связала свою жизнь.
«Еще» значит, что я оставляю крохотный шанс на то, что когда-нибудь девочка прозреет.
Не с моей помощью, Климов, получив от меня телефон, велел не говорить никому о моих догадках. Нюре и Филиппу в первую очередь.
Когда официант в третий раз проходит мимо моего столика, решаю попросить счет. Я и правда здесь засиделась. Нужно возвращаться домой, убрать там оставленный бедлам, и, наверное, даже лечь спать.
Когда я уже поднимаюсь по лестнице, телефон в кармане пиджака начинает вибрировать. Отвечаю, не раздумывая:
- Алло, Настюш.
- О, наконец, я слышу твой голос. Мы говорим так редко, что я подумала, не выдумала ли себе такую замечательную подругу.
Замечательной я не была. Подругой тоже с натяжкой. А груз содеянного давит на меня так сильно, что я по неволе избегаю говорить с Савранской. Скрывать от нее правду оказалось так же сложно, как и открыться.
Пока Настя щебечет как они съездили в отпуск, конечно же в Горы, и как она наконец отдохнула, но не выспалась, я умираю от чувства вины.
- Римма, прием, ты меня еще слушаешь?
- Прости, - тотчас откликаюсь я, - задумалась.
- И о чем же? – В голосе подруги слышны нотки офицера Гестапо. – Надеюсь, не о том, как вернуться к своему гениальному придурку?
- Что?! Нет, - убедительно качаю головой, будто она сможет это увидеть, - конечно, нет. Кстати, о гениальных придурках, скажи, ты не помнишь, кто такой Боголюбов? Что-то знакомое.
- Конечно, помню, это ж врач-котик-ручки-из-жопки. Он, когда в Москве погорело, закрыл клинику имени себя и переехал в Питер. Тут амбиций поменьше, но до сих пор корячится, пока мы расхлебываем последствия его кустарных «поделок». А почему спрашиваешь?
