Оттепель. Инеем души твоей коснусь - Муравьева Ирина Лазаревна

— Я нравлюсь тебе? — спросил Мячин.

— А то! — Она подавилась слезами. — Сижу здесь, рыдаю, а он еще спрашивает!

— Тогда, — он посадил ее на стол, заваленный выкройками и образцами тканей — рыдать перестань, — попросил он.

Она послушно замолчала. Он задрал на ней юбку и рывком стащил розовые хлопчатобумажные трусики. Потом быстро и грубо взял ее, даже не глядя ей в лицо. Она обхватила его за шею обеими руками.

— Бежать собрался? А я тебя не отпущу! — прошептала она. — Теперь ты весь мой. А, Егорушка?

— Я люблю другую женщину, — с пьяным вызовом сказал Мячин.

Гримерша Лида быстро натянула розовые хлопчатобумажные трусики, одернула юбку, напудрила носик.

— Поедем ко мне, — попросила она. — Помоешься, ножки попаришь, поспишь…

— Зачем это я стану ножки вдруг парить? — удивился Мячин.

— Чайку с мятой выпьешь, вареничков сделаю… — не обращая на него внимания, продолжала она, и сладкая дурнота накатывала на Мячина, воля его слабела. — А утром проснешься, уже все готово. Поедем, мой милый…

— Ну ладно, поедем, — согласился он. — Только я свое решение уже принял: мне на «Мосфильме» делать нечего! Я никакой не режиссер!

— А сколько на свете профессий хороших? — не удивилась Лида. — Пойдешь инженером, на доктора кончишь. Учителем тоже… Работа не пыльная. А здесь на актрис этих пялиться только… Поедем, родной мой… Поспишь, отдохнешь…

Глава 19

На следующий день было воскресенье. Регина Марковна отмечала день рождения мужа, пришли фронтовые друзья, пели, пили. Потом кто-то спросил, когда они закончат у себя, на «Мосфильме», новый фильм, и она с гордостью сообщила, что фильм уже закончен и вот-вот выйдет на экраны. Выпили за новый фильм. Надя Кривицкая позвонила в самом разгаре веселья и ликующим шепотом сообщила, что «Федя простил».

— Ну и слава богу! — быстро перекрестилась Регина Марковна. — Значит, завтра приедет и будет сдавать фильм руководству.

В Доме моделей на Кузнецком именно по воскресеньям было особенно многолюдно: в два часа начинался расширенный показ мужских и женских коллекций. Возбужденные гражданки с утра занимали очередь, чтобы попасть и сесть на самые лучшие места. Пичугин провел Руслана через боковую дверь, и они, как всегда, прошли сначала за кулисы. На Пичугина тут же набросились длинноногие девушки, что-то начали шептать ему в запылавшее ухо, жестикулировать и сверкать глазами. Руслан скромно стоял в стороночке, ждал, пока друг освободится. Наконец модели разбежались по своим местам, а Пичугин с Русланом вернулись в зал.

— Чего у них там? — поинтересовался Руслан.

— Милан на носу! — отмахнулся Пичугин. — Отбор происходит. Каждой, конечно, хочется, чтобы взяли ее, а не другую… Ну, в общем, ты сам понимаешь…

— А то! Ясен пень! — согласился Руслан. — Конечно, Милан — это дело такое…

После показа зашли в «Прагу», пообедали. Молоденький официант с узкими, как у танцора балета, бедрами обслуживал быстро и с особенным вниманием. Бокалы вытер хрустящим полотенцем и, прищурившись, просмотрел каждый на свет: ни пылиночки.

— Евгеша, — попросил его Пичугин. — Ты только икру не облизывай, а свежей принеси, будь другом.

— Ну, Санча, вы скажете! Чтоб я облизывал? Для вас никогда! Это мы изредка, только когда клиент совсем уже нетрезвый…

Он испуганно покосился на Руслана, поняв, что сказал лишнее. Руслан хохотнул.

— И все-то ты знаешь! Везде-то ты свой!

— Работа такая, — грустно усмехнулся Пичугин. — Портной человеку как доктор. Еще даже ближе.

— А я с самого детства так и резанул отцу: буду артистом! Чтобы мне весь мир аплодировал! Он сначала ни в какую. Тогда я пригрозил, что из дома убегу. Ну, он и сдался.

— Давай за тебя, — улыбнулся Пичугин. — Чтобы ты стал знаменитым.

Выпили, закусили икоркой.

— Хорошая, свежая! — с набитым ртом сказал Руслан.

После обеда пошли прогуляться по Гоголевскому бульвару, погода была безветренной, теплой. Сумерки быстро опускались на Москву.

— Какой у нас все ж таки город замечательный! — воскликнул Руслан. — Красивей на всем свете нет! Это точно!

— Нет, почему? — Пичугин поднял брови. — Есть, например, Венеция, Рим… Париж, в конце концов.

— Ну, это они на картинках красивые! — решительно сказал Руслан. — А посмотреть поближе… Не знаю, не уверен.

— Да, хорошо бы, конечно, поближе посмотреть…

— Я вот на тебя, Санча, вообще удивляюсь, — продолжал Руслан. — Тебе платье самое что ни на есть великолепное сшить — три часа работы, так? Костюм мужской — день. Ты ведь такие деньги можешь заколачивать! «Победу» себе, наверное, сможешь через пару лет купить! А ты какой-то…

— Какой?

— Ну, грустный какой-то! — И Руслан положил другу на плечо свою мощную руку. — Чего ты такой?

Вместо ответа Пичугин вдруг закрыл глаза и с таким выражением на лице, как будто он собирается прыгнуть с парашютом, крепко поцеловал Руслана в губы.

— Ай, ай! Ты чего? — на весь Гоголевский бульвар заорал Руслан. — Ты, гад, чего лезешь?

Он вскочил. Пичугин остался сидеть на лавочке, опустив голову.

— Я понял, — медленно произнес Руслан и тут же задохнулся: — Ты гад, извращенец! Ты — грязная сука! Да как ты посмел! Как ты, сука, посмел?

Он изо всех сил ударил Пичугина по лицу, потом принялся бить его руками и ногами, захлебываясь от ярости.

— Ты — мразь! Ты поганый червяк! — вскрикивал он, пиная сползшего с лавочки и лежащего на земле Пичугина. — Тебе среди людей вообще делать нечего!

Он вытер рукавом губы, не переставая пинать Санчу ногами.

— Теперь не отмоюсь! Вот сука! Вот мразь!

Раздался пронзительный милицейский свист, и тут же, грохоча сапогами, подбежали два милиционера.

— Эй, парень! Ты что? Озверел? — Один из них оттащил Руслана, другой наклонился над неподвижным, сжавшимся в комочек на земле Пичугиным.

— За что ты его?

— Он гад, извращенец! Полез целоваться!

— Ну да?

— Я что, буду вам врать? Вон слюни его аж во рту еще чувствую! Добить его, гада, и весь разговор!

— Добить — хорошо, но нельзя. Не положено. Сейчас отвезем в отделение, решим… Наверное, под суд, а потом за решетку.

И милиционеры с такими лицами, словно они боялись запачкаться, подняли Санчу с земли. Один глаз его не был виден, заплыл, под другим чернел огромный, с подтеками синяк. Левая рука болталась, как неживая.

— Давай-ка в машину! — распорядились милиционеры.

— Хочу показания дать на мерзавца, — суетился Руслан. — Хочу на бумаге, чтоб все по закону!

— С нами поедешь. Протокол составим.

— Товарищ милиционер, — Руслан стал огненно-красным. — Вы в этих делах разбираетесь. У меня вопрос… — Он понизил голос и оглянулся. — Если тебя пидор против твоей воли в губы поцеловал, так это как считается? Я теперь, значит, тоже «опущенный»? Или нет? Как мне теперь отмываться?

— Если бы вы, гражданин, на зоне находились и в такую историю вляпались, то там, конечно, могли и за «опущенного» посчитать, — важно, но с долей брезгливости по отношению к самому этому вопросу ответил милиционер. — А так — ничего. Вы поменьше болтайте.

— Понятно! — Руслан взъерошил свои золотые кудри обеими руками. — А как же тогда протокол? Я, кстати, артист, на «Мосфильме» работаю.

Милиционер расплылся в улыбке.

— То-то я гляжу, мне твое лицо знакомо. Где-то я тебя видел, а где не припомню. Тогда ты, товарищ артист, лишнего не пиши. Так, мол, и так. Могу с уверенностью сообщить, что имел место, так сказать, поцелуй. Куда поцелуй, не пиши. Если дело захотят раскрутить, тогда придется, так сказать, уточнение сделать, а если какие-то смягчающие обстоятельства обнаружатся, так твоя хата с краю.

— Все ясно, — кивнул молодой артист. — А то неохота за этого гада потом отдуваться!

В понедельник весь «Мосфильм» бурлил: талантливого художника по костюмам Александра Пичугина, закройщика, известного всей Москве, задержали по подозрению в гомосексуализме и держат в камере предварительного заключения Краснопресненского района.