Кексики vs Любовь (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta"

Хотя на это у меня шансов не было. Это же Маринка!

Она даже шипеть умудряется так, что с дальних концов платформы люди оборачиваются.

— Что-о-о?

— Что слышала, — огрызаюсь, заранее зная, что сейчас будет тот еще концерт, — после погружения я из океанариума сбежала. На такси.

— О-о-о!

Маринка хватается за сердце и горестно оседает на ближайшую лавочку. Скорби на её лице столько, будто она только что увидела, как кто-то под поезд подходящий бросился. Кажется, она уже и мою свадьбу с Бурцевым спланировала, и количество детей.

— Он — не мой тип, — произношу и упрямо стискиваю губы, — не мой, и все тут.

— А кто твой тип, Юля? — страдальчески стонет сестра. — Женечка этот твой с пивным пузом? Тевтонцев, любимый сыночек, которого мамочка холила и лелеяла?

— Ну не Бурцев же!

— А чем плох Бурцев? — возмущается Маринка в тон мне. — Шикарный, спортивный, толковый…

— На шикарной тачке, — елейно откликаюсь я, — в этом же счастье.

— Юлечка, — Маринка вздыхает и окидывает меня сочувственным взглядом, — при чем тут тачка! Если мужика от тебя так прет, что он от тебя сутки не отлипает. Сама говоришь, вы с ним трепались, не затыкаясь.

— Я пыталась его послать!

— А он не посылался! — сестра встряхивает волосами. — Он не посылался, болтал без умолку, даже после того, как вы в ресторане потра…

— Потише! — шиплю, в панике оглядываясь. Даром, что Москва — большой город, а Подмосковье — еще больше, когда у тебя есть дача, и ты добираешься до неё на электричке — всегда найдется кто-то условно знакомый, кто с интересом послушает чужой треп, чтобы обратить его в сплетню. А мне еще не хватало, чтобы мамке рассказывали, как низко я пала, до спонтанного секса в общественном месте.

Мать вообще очень скептично смотрела на все эти современные нравы и секс до свадьбы. Постоянно нам рассказывала, что вот папа у неё был один, и после него никого-никогошеньки она к себе не подпускала.

Было бы ради кого честь блюсти — я всегда думала.

Папаша бросил нас троих еще до того, как я в школу пошла.

— Юля, — до Маринки, кажется, доходит, что вокзальный перрон — не самое лучшее место для обсуждения моих эротических похождений, — ты ведь даже не попыталась дать ему шанс.

— Зачем? — приподнимаю бровь скептично.

— Он ведь тебе нравился.

— Бурцев? Мне? В четвертом классе? Это не серьезно.

— Да ну? — Маринка иронично изгибает бровь. — С “не серьезно” ты вот так просто пере…

— Рина! — шикаю разъяренно, стреляя глазами в бабульку, заинтригованно навострившую уши.

— Пересеклась, — сестра коварно поигрывает бровями, будто бы от её формулировки стало хоть чуть-чуть лучше, — и провела весь день в его компании. Сколько заказов ты вчера отменила из-за этого?

— Три, — отзываюсь скорбно. Потому что, честно говоря, это самая трагическая потеря вчерашнего дня. Я не настолько раскрученный кондитер, чтобы забить на потерю аж трех клиентов.

— Тебе было с ним хорошо, — Маринка проговаривает, и я против воли содрогаюсь. Она и не догадывается, что повторяет слово в слово речь Бурцева, который в полном соответствии со своей неуемной задницей, все-таки меня догнал после побега, — и не спорь со мной. Тебе было хорошо.

— Я не спорю. Было, — пожимаю плечами и сверлю недовольным взглядом табло с расписанием прибывающих поездов. Где чертова электричка? Хочу быстрее оказаться в духоте и тесноте, там, где у Маринки не будет ни малейшего шанса вынести мне мозг из-за моего плохого поведения на свидании.

— Тогда в чем же дело? — не унимается Маринка и снова повторяет вопрос Бурцева.

К моему счастью, электричка все-таки прибывает, спасая меня от необходимости каяться. Потому что Маринке, кажется, совсем нереально объяснить, в чем дело.

Я и в понятливости Бурцева не очень уверена. Хотя видит Бог, я вчера пыталась что-то ему сказать.

— Мы с тобой не пара, — говорила я вчера, максимально твердо отстранившись от эмоций, — и никогда не будем парой, потому что это просто невозможно. Ты — слишком сложный, Тимур.

— Сложный? — это было вчера, но я очень четко запомнила эту кривую едкую ухмылку. — Сложный для тебя, Кексик?

— Сложный для меня, — повторила тогда за ним, — ты — занимался дайвингом в Египте и Турции, я — на выходных поеду в деревню Муханки, к маме, картошку окучивать. Ты тягаешь штангу, а я — и семь тысяч шагов за день не всегда прохожу.

Правда, правда, правда. Ничего кроме правды.

Но на самом деле, что могло у нас с ним получиться? Ничего толкового!

На самом деле, поездка в Муханки — самый лучший способ и самой отвлечься от мыслей о Бурцеве, и Маринку отвлечь от моей ужасно интересной личной жизни. Потому что сложно вообще задумываться хоть о чем-то постороннем, после того как на втором неосторожном шагу за дверями железнодорожной станции влепляешься прицельно в свежую коровью лепеху.

— Да блин! — Маринка возмущенно уставляется кипучим взглядом на осквернительницу её любимых кроссовок.

— А я тебе говорила, не надевай их, надень что-нибудь старенькое…

Маринка зыркает на меня еще более кровожадно, чем только что смотрела на лепеху.

— Не злорадствуй, Юлечка.

— Буду! — коварно отрезаю я, во многом потому что лично мой рассудок не выпустил меня из дому без резиновых сапог, и я их, как последняя лохушка, надела именно что дома, чтоб потом в электричке носками с динозавриками не позориться.

— Ах та-а-ак… — сестра тянет это со злорадством дикого гения, — а я тогда… А я тогда…

— Что? — ехидничаю насмешливо, как всякая старшая сестра над непутевой младшенькой. — Что ты мне сделаешь, малая?

— Маме расскажу! — емко отрезает Маринка, и вот это уже оказывается нож в спину.

— Что расскажешь? — в панике подпрыгиваю я.

— Все! — угрожающе коротко роняет паршивка и прибавляет шагу.

— Что все? Не скажешь же про ресторан? Марин, я еще жить хочу!

Увы мне, увы — но в сестры мне досталась не иначе как подколодная змеища. И всю дорогу по долгой центральной улице Маринка молчит. И только коварная улыбка на её губах не меркнет ни на один лучик.

— Чтоб я тебе еще рассказала хоть что-нибудь, — бросаю раздосадованно, привычно нашаривая щеколду с той стороны калитки.

— А больше ничего и не надо, — вероломно отбривает младшая, и это уже даже не нож в спину. Это копье, прямо в сердце! Правда, ничего мне больше не остается. Только — примириться со своей участью.

— Мариш, — заикаюсь я, уже когда мы поднимаемся с крыльца на веранду, — а может, не надо?

— А может надо, Юля, надо? — сестра передразнивает мои интонации. — Что, боишься мамкиного крапивного веника? Она как раз вчера говорила, что смородину никто не полол. Вот для тебя и выполет.

— Ой, да ладно, если только крапивой обойдется, — раз уж со мной заговорили, я решаю использовать свой последний аргумент, — а вдруг её инфаркт хватит? Как мне потом с этим жить на совести? А тебе?

Маринка смотрит на меня скептично, в духе — кому ты тут что затираешь. Покачивает головой.

И вправду. Мать моя женщина уже настолько давно лелеет надежду выдать меня замуж, что на новость о падении моих нравов и непристойном поведении, она только выразит свою досаду, что я так долго копалась.

А вот за то, что я допустила мужика до тела до того, как он мне обручальное кольцо на палец наденет — вот за это мама и вправду может пойти за крапивой. Особенно мне достанется, что внуков я ей за этот грешный раз не сообразила. И плевать, от кого, от Бурцева, или от самого сатаны! Если бабушка так хочет внуков, как моя матушка — её устроят абсолютно любые гены.

Но ведь отступать нам некуда — Маринка без сожалений скидывает испачканные кеды на веранде и хлопает дверью в жилую часть дома, как будто топор об мою плаху. Мне тоже не стоит медлить.

Уйти сестра далеко не успевает — я спотыкаюсь об неё сразу же в прихожей. И замираю так же, как она, разобрав в воздухе запах чеснока и специй.

— Ма-а-ам? — окликаем мы с Маринкой дуэтом. Не то чтобы это что-то новенькое, плов — это мамино фирменное блюдо, но она не готовит его в обычные дни. Для такой запарки мама всегда ждет праздника. И обычный день, когда мы приезжаем, чтобы окучить с ней картошку — не тянет на праздник, достойный таких шедевров.