Кэтлин Тессаро - Элегантность
Я даже заранее знала, что для такого случая нужно надеть платье.
Так мы слонялись среди красот Парижа в надежде найти на какой-нибудь скамейке или уединенной аллее причину для будущей совместной жизни. Наконец мы присели где-то в куще деревьев в Люксембургском саду.
– По-моему, ты несчастлива, – сказал он.
– Боюсь, что да, – согласилась я.
Он терпеливо выжидал, не обращая внимания на удушающую жару.
– А помнишь, когда мы с тобой познакомились, – начала я, чувствуя надвигающийся прилив соплей, – у тебя была… дружба…
Он задрал голову к небу, закрыв глаза на палящем солнце.
– С ней кончено, – сказал он. – Ты же знаешь, что с ней кончено.
– Да, но меня пугает то, что с ней связано. Он продолжал сидеть с закрытыми глазами.
– С ней ничего не связано, Луиза. Все давно забыто.
Но у меня было другое ощущение, мне казалось, будто вместе с нами на скамейке сидит кто-то третий.
– Я только хочу сказать, что твое истинное «я»… – не успокаивалась я.
Он открыл глаза.
– Какое еще истинное «я»? Я такой, какой есть, и все. Это была обычная дружба.
– Но тебе пришлось порвать с ним. Когда мы познакомились, ты порвал с ним. Обычно друзья радуются, когда ты начинаешь встречаться с девушкой. Они, наоборот, хотят познакомиться с ней, узнать о ней побольше. Они не пропадают как сквозь землю, если до этого встречались с тобой в течение многих лет чуть ли не каждый день…
Он взял меня за руку.
– Чего ты от меня хочешь? Чего ты хочешь на самом деле? Чтобы я сделал вид, будто ничего никогда не было? Этого ты хочешь?
– Нет. Но как ты не понимаешь?! Откуда мне знать, что это не повторится снова? – Я попыталась высвободить руку, но он держал ее крепко.
– Потому что я этого не допущу. Я просто этого не допущу. – В голосе его звучал вызов, но в глазах читались апатия и усталость. – Обещаю тебе, Луиза, обещаю, что никогда не подведу тебя.
Он отпустил мою руку, и она безвольно повисла. Я растерянно смотрела на песчаную дорожку. Внутренний голос подсказывал мне, что надо встать и уйти сейчас же.
Парижский парк. Очень романтичная обстановка. И в этот момент на дорожке появилась огромная французская семья, с маленькими детишками и даже с бабушкой и дедушкой – словно по задумке какого-то невидимого режиссера.
Тогда я очень тихо сказала:
– А что, если это твоя истинная натура, и ты, как бы ни старался, не сможешь перебороть ее?
Он медленно встал и, выставив вперед руку, произнес:
– Я больше не хочу говорить об этом. Или ты примешь меня таким, каков я есть, или нет. Решай сама.
Я встала. Я твердила себе, что, наверное, сошла с ума или просто дура. Ведь он любит меня. Разве нет? Он говорит мне такие слова, а я простужена и склонна драматизировать.
И потом – я не хочу быть одна.
Мы брели по дорожке навстречу нещадной жаре. «Лучшего момента не представится», – думала я.
На следующий вечер он сделал мне предложение посередине моста Искусств, и я дала согласие.
Закрыв книгу, я снова смотрю на мужа. Он заканчивает кроссворд, методически вычеркивая крестиком каждый отгаданный вопрос. Ответы он пишет не карандашом, а ручкой.
Свое обещание он сдержал и действительно не подвел меня.
1. Все это время мы живем с комфортом в хороших районах, часто в пределах пешей прогулки до Уэст-Энда.
2. Он никогда не бывает груб со мною на людях и, насколько мне известно, никогда не изменяет.
3. Он заботится обо мне, успевая вести хозяйство и домашний бюджет, ухаживать за мной, когда я бываю больна, и постоянно придумывает, как улучшить наши жизненные условия.
4. Он стирает белье. Приходя домой, я регулярно нахожу свою одежду, сложенную аккуратной чистой стопочкой на постели.
5. В субботу поздно вечером после спектакля он специально заходит на Чаринг-Кросс и покупает воскресные газеты, чтобы утром мы могли долго валяться в постели и читать их вместе.
6. Поздно вечером мы часто совершаем вместе пешие прогулки по Лондону, погрузившемуся в покой.
7. Он хороший товарищ и собеседник.
8. И последние пять лет он всегда приносит мне утром в постель чашку хорошего чая.
Кем я буду называться, если скажу, что это не любовь?
Самый первый раз я увидела его на премьере спектакля «Четвертое июля». Это была моя первая настоящая большая роль, и я была в экстазе от того, что мне удалось сыграть ее. Публика рукоплескала стоя, и все были уверены, что пьеса пойдет теперь в Уэст-Энде. Я была в своем любимом красном платье. Длинное, шелковое, оно струилось по телу и красиво облегало фигуру. Задорная ритмичная латиноамериканская музыка разносилась по особняку на Лэдброук-гроув, где мы праздновали, и несколько мужчин уже готовили на кухне огромное количество порций «Маргариты». Все остальные танцевали во внутреннем дворике, были раскрепощены и громко хохотали на свежем осеннем воздухе.
Когда он явился туда, чужак из другого театра, высокий, худой, светловолосый и голубоглазый, я едва ли обратила на него внимание. Это был не мой тип. Он тогда играл в новой пьесе в Олбери и пользовался популярностью, но у меня были другие планы. Несколькими месяцами раньше меня обманул парень. Тогда это не вызвало у меня особой скорби, но сегодня, щеголяя в своем любимом красном платье и слишком часто прикладываясь к «Маргарите», я явно решила оттянуться.
Уж не знаю, как и почему получилось, что мы с ним начали целоваться. Но на следующее утро, лежа на продавленной кушеточке в квартире, которую мы снимали на пару с моим обманщиком-парнем, терзаемая жутким похмельем, я поняла, что совершила ошибку.
Я позвонила ему, чтобы сказать, что это была фигня, просто идиотская выходка, над которой стоит посмеяться и забыть, но он, должно быть, услышал в моем голосе смятение и страх.
– Давай встретимся, выпьем кофе, – сказал он. – И ты расскажешь мне, что тебя действительно беспокоит. Может быть, я смогу помочь.
Так мы встретились в маленькой польской кафешке на Финчли-роуд, где подавали чай с лимоном в стеклянных стаканах и где воздух был пропитан едким пряным ароматом гуляша. На улице шел проливной дождь, поэтому мы долго си дели за угловым столиком, и он слушал муторный и убогий рассказ о моем неверном дружке. Я извинилась за вчерашнее плохое поведение, а он, кивнув, сказал, что такое вполне понятно при сложившихся обстоятельствах. А потом мы долго, очень медленно гуляли по тихим улочкам Уэст-Хэмпстеда. Он сказал, что обязательно позвонит, чтобы узнать, как у меня дела.
На следующий день мы встретились в кафе пол, открытым небом в Риджент-парке. Сидеть там было очень холодно, но мы все равно сидели. Перейти вовнутрь означало принять на себя какие-то более серьезные обязательства, мы оба тогда не были к этому готовы, поэтому продолжали сиротливо ежиться от холода на деревянной скамье. И опять я рассказывала ему вещи, которые никогда не рассказала бы никому, а он слушал. Все, что накипело у меня внутри за шесть месяцев, вырвалось теперь фонтаном наружу, и я не уверена, что сама смогла бы вынести вот так чью-нибудь исповедь.
