Игорь Редин - Синий роман
Ночь прилипла к оконному стеклу так сильно, что её нос – греческий профиль – сплюснулся и стал похож на пятачок поросёнка. Пришёл Алик, сказал: «Христос воскрес» и сразу ушёл за красным портвейном – дёшево и сердито. Босая Луна строила мне рожи похожие на задницу – одна забавнее другой – и освещала его недалёкий путь.
Вернулся Алик довольно быстро, и пока он возился с пробкой, я решил провести с ним ликбез на тему теософии:
– "Христос воскрес" надо говорить на Пасху.
– Ты чё, за лоха меня держишь?
– А кто тебя знает? – я поставил стаканы в радиус действия бутылки, – Хватило же у тебя извращённого чувства юмора сказать "Христос воскрес" в Рождество.
– Да, богохульством попахивает, – это было отнюдь не признанием вины. Простая констатация факта.
– Я бы сказал: разит, – данное высказывание он пропустил мимо ушей – верное решение – и наполнил стаканы.
– Сегодня нам сам бог велел пить красное вино, – сказано это было, как тост. Я только заметил:
– Что мы и делаем, – и мы выпили.
В принципе, всякий праздник, за незначительным элиминированием наличия повода, мало чем отличается от заурядной пьянки, и Рождество, к моему искреннему сожалению, не исключение. А посему нет нужды насиловать себя живописанием, обычной, хоть и не рядовой (праздник всё же) попойки.
На следующее утро – кофе и сигареты – я, сидя на кухне в одном носке и майке, читал сказки Андерсена и слушал песни Гребенщикова. В голове моей была сплошная каша из Русалочки и сторожа Сергеева; пятнадцать голых баб, выйдя из горящей избы, подмигивали старику Дубровскому и тщетно пытались совратить Кая, а Герда остановить на скаку электрического пса.
Медленно, очень медленно открылась дверь на балкон. Тут нужна драматическая музыка. Сквозняк обидел мои голые коленки. Я поёжился, встал и вышел на свежий воздух.
Снег растаял. По улице шла дама. На её лице шёл дождь. Женщина сгибалась под тяжестью огромной авоськи. Авоська была набита помятой памятью. Память была желтого цвета. Тут опять нужна драматическая музыка.
Однако воздух слишком свеж. Одно слово – не май месяц, пора бы и одеться. Своих джинсов я не нашёл. Обычно на ночь я оставляю их под диваном или на кресле кремового цвета. Синее кресло для этих целей не годится. У меня нет синего кресла. Не смотря на то, что джинсы имеют ноги, сами ходить они не умеют. Я уверен в этом. Значит, их кто-то куда-то убрал.
Нашёл я их в ванной комнате. Они печалились в мыльной воде большого таза – синие, как смерть утопленника и одинокие, словно радость онаниста. Нехорошее предчувствие овладело моими руками. Руки беспокойно забегали по карманам заморских штанов. И хотя я знал, что сложенный вчетверо предмет моих поисков находится в левом заднем кармане… об этом знал я, но не мои руки. После суетливого осмотра всех пяти карманов (пистон. Мои пальцы побывали даже там) я извлёк из вышеозначенного кармана газетную жижицу. Стихи умерли. Я не мог вспомнить ни строчки. А говорят, что рукописи не горят. Они не горят, они размокают, превращаясь в кашу. С горя я решил нажраться. Благо, хоть это у меня ещё получается. Но в моём доме водка водится только непосредственно перед употреблением. Придётся идти. Напялив на себя свадебные брюки, свитер, плащ и кроссовки – хорош костюмчик, ничего не скажешь – я открыл входную дверь.
Передо мной стояла девочка лет четырнадцати. И только дождь на её лице сказал мне, что это та самая дама, которую я видел с балкона. Авоськи не было. Женщина, избавляясь от тяжести своей памяти, вновь становится молодой.
– Это Вам, – она протянула через порог почтовый конверт.
– Спасибо.
– До свидания, – сказала она, зная, что мы больше никогда не увидимся.
Я закрыл дверь и вскрыл конверт. Стоит ли говорить, что там были стихи:
"Ты знаешь, в Ялте выпал снег.
Такое для зимы – большая редкость.
Для лета, впрочем, тоже…", – и всё. Ни адресата, ни подписи.
Я вышел на балкон. На улице было белым-бело.
Глава 23.02. (Ялта-Рига).
Утро замёрзло. В похудевшем воздухе раздаётся лишь негромкий топот одуванчиков. Именно он разбудил одноглазого и вечно пьяного бога Ялты. Тот встал. Подошёл к окну. Ветром посмотрел на заснеженную Магоби и подумал: «Всё-таки никогда не понять мне людей, что, просыпаясь, видят Аю-Даг с западной стороны. А сколько тех, для кого слова: Аю-Даг, Магоби, Кара-Голь – не больше чем самая обыкновенная абракадабра».
Ленивое солнце нехотя облизывало мои пятки. До чего ж хорошо просыпаться трезвым. Ни тебе головной боли, ни похмельных угрызений совести тебе и никакого паскудства. Я посмотрел на календарь. 23.02. Год неразборчиво.
23 февраля – День Советской армии и военно-морского флота. Я служил на флоте. В стройбате. Основным отличием от сухопутного военного строителя являлись мои погоны. На них красовалась буква "Ф". Когда меня спрашивали: "Что означает буква "Ф"?", я без запинки отвечал: "Футболист".
Это сейчас 23 февраля – пафосный День защитника отечества, а тогда это был самый обыкновенный День СА и ВМФ – прекрасный повод для пьянки. Мы пили с Пузом на пляже гостиницы "Ялта". Весь день. Ближе к вечеру наша компания увеличилась вдвое. К нам примкнули не служившие, но исправно отмечавшие этот праздник, Русь с Базановым.
Миниатюры со знакомством.
1. Пузо – мой самый закадычный собутыльник. По совместительству он также являлся ялтинским фарцовщиком.
2. Кумиром Руся был Остап Ибрагим Берта-бей Бендер. Русь не только по профессии, но и по складу ума был аферистом.
3. Базанов только что вышел из мест не столь отдалённых за пьяный дебош в ресторане «Ванда» и, кроме своего немаленького роста, ничем существенным похвастаться не мог.
Всё началось с того, что Русь решил по легкому срубить деньжат. И с кого? С меня. Придурок. На его аферу я с радостью согласился и уже через пятнадцать минут стал богаче на пятьсот рублей, что по тем временам было очень даже не плохо.
Обмывая моё удачное приобретение в ресторане морвокзала, после второй бутылки водки мы решили поехать в Ригу. Попить томатного соку, ну и до кучи, за волыной для Руся. Сборы были недолгими. Моя пьяная рожа только заехала домой и объявила маме, что её сын отъезжает в Ригу. И отъехала.
Очнулся я на следующее утро. В обществе своих собутыльников. В каком-то автомобиле. Головушка бобо. Во рту кака. А похмелиться нечем. Ноль. Русь вышел из машины и, оглядев её, стал пересчитывать свои сбережения.
– Ты чего? – спросил его Пузо.
– Бабки считаю, – логично ответствовал Русь.
– Это я вижу. А зачем?
– Пытаюсь выяснить, за сколько мы купили эту девятку, – оказывается, мы находились в "Жигулях" девятой модели.
– Купили вы её за двести рублей, – сказал, вышедший из ворот молодой мужчина, – вернее, вы купили меня…
– В качестве извозчика, – догадался Базанов. Он вообще парень догадливый.
– Да, – водила обрадовался тому, что не нужно объяснять всех тонкостей предшествующей финансовой сделки.
– А в качестве похмелятора? – выразил я скромную надежду на поправку своего пошатнувшегося здоровья.
– Сейчас принесу, – сказал волшебный водитель и скрылся за таинственными воротами. Казалось, он ждал этого вопроса.
Бутылка водки на четверых – не ахти какое лекарство, но её хватило на то, чтобы мы смогли доехать до какого-то кафе в центре Симферополя. Потом было ещё несколько аналогичных заведений, в которых нам наливали только благодаря обворожительной улыбке Серёги (так звали нашего таксиста). Тогда время, с лёгкой подачи Эм Си Горби, до двух часов дня пахло исключительно кисломолочными продуктами.
В ресторан "Симферополь" мы заявились в 13 часов 41 минуту. Там наложили табу на нашу бутылку водки, сказав, что, во-первых: "В нашем ресторане запрещено приносить с собой", как будто в других кабаках эти действия поощряются; а во-вторых: "употреблять алкогольные напитки позволительно только с четырнадцати ноль-ноль".
В два часа пополудни, исполнив (стоя) гимн Советского Союза, мы извлекли из-под стола пузырь белой и, демонстративно разлив по фужерам его содержимое, выпили. Рюмки, глядя на это форменное безобразие, сначала оскорбились, а затем, обидевшись, просто ушли со стола. Обида была кровной. Несмотря на то, что это была та самая бутылка, которая подверглась унизительной процедуре запрета, ни официанты, ни метрдотель не имели ничего против. За двадцать минут мы их просто достали.
Пузо, откинувшись на спинку стула, спал. Его голова была запрокинута назад, а рот открыт. Базик с Русём играли в баскетбол на деньги. В качестве корзины они использовали открытый рот спящего Пуза, а мячом им служили маленькие кусочки поломанной шоколадной плитки. Шоколад во рту таял. Пузо уже начал издавать клокочущие звуки. Ещё немного и он утонет. В шоколаде. Я понимал, что, несмотря на всю красоту шоколадной смерти, это нехорошо, что надо спасать друга, бросить ему спасательный круг, но я прибывал в пьяном похуизме. Мне всё, решительно всё было по барабану. Скажи мне кто-нибудь в тот момент, что Христос спустился на грешную и, причём, исключительно для того, чтобы поговорить со мной, я, нисколько не удивившись (явление Христа Редину), плюнул бы на это диво. Мне все эти религиозные заморочки до женского полового органа. Я просто сидел и тупо смотрел на то, как два моих собутыльника пытались убить шоколадом третьего. Агонизирующего Пузо из сладкой пучины вывел наш извозчик. Он пришёл и сказал, что до отправления нашего поезда осталось пятнадцать минут.
