Габор Васари - Monpti
Я с минуту выжидаю, потом подхожу.
Она что-то вышивает. Итак, будем равнодушны, но в то же время вежливы.
– Qu'est-ce que vous faites de joli?
(Это такая тупость, что я не буду переводить.)
– Я вышиваю скатерку.
– Такая вещь требует, наверное, много труда?
– О нет.
– Для кого это вы?
– Для себя самой. Хочу положить на свой столик – это будет хорошо смотреться.
Небольшая пауза.
– Что вы делали сегодня до полудня? – (Она скажет о молодом человеке.)
– Писала письма. Я принесла вам интересные фото с альпийскими мотивами, мы отдыхали там на даче. – (Она ни слова не говорит о молодом человеке.)
Из своей сумочки она вытаскивает кипу снимков.
– Очень красиво.
– Видите ли, я писала сегодня своему жениху вот это письмо, – говорит она и протягивает мне убористо исписанный лист.
– Вы помолвлены?
– Да. Но мне он не нравится. Вы можете это прочитать.
Она показывает письмо. Я взглянул на обращение: «Mon tout petit Georges».
Возможно ли, чтобы женщина так писала мужчине, которого не любит? Я в растерянности.
– Он не в Париже, можете не волноваться. Вот это Франция. – Она очерчивает пальцем большой круг на подоле юбки. – Вот здесь Париж, а здесь, в пятистах километрах от него, мой жених.
Милая невеста, можно сказать.
Когда она наклоняется, я вижу ее небольшие груди, стянутые тонкой кофточкой. Господь хочет подвергнуть меня испытанию, поэтому он послал мне именно невесту.
– Я не люблю своего жениха.
Зачем она говорит это? И все же, может быть, она любит его?
– А кто был тот молодой человек, с которым я вас застал?
– Меня? – спрашивает она таким тоном, словно приготовилась все отрицать.
– Да, до того как я пришел.
– Он заговорил со мной, пока я здесь ждала вас. – (Конечно, ему она тоже посылала улыбки.) – Я сказала ему: «Пожалуйста, оставьте меня, я жду кое-кого».
Тем временем я вижу, что молодой человек медленно идет по противоположной аллее и наблюдает за нами. Он тоже видит, что я заметил его.
– Вы не верите мне? Пойдите и спросите его. Типично. Я должен его спрашивать! Она прекрасно знает, что я никогда не сделал бы это. Через некоторое время она говорит:
– Ну вот, мне пора.
Улыбаясь, она встает. Я тоже принял решение.
– Мы больше не увидимся, мадемуазель.
– Почему? – спрашивает она удивленно.
– Я не поддерживаю знакомства с дамами, которые позволяют кому угодно заговаривать с собой. – (Какая чушь! Кто я такой? Принц Уэльский? Но теперь уже все равно.)
Ее лицо вздрагивает и краснеет.
– Вы не верите, что я сказала правду? Я этого молодого человека впервые вижу.
Не верю.
Она нервно теребит перчатки с длинными узкими пальцами и кусает губы. Слеза, совершенно неожиданно, сбегает с ее щеки. Потом она стремительно поворачивается и порывается уйти, но, пройдя несколько шагов, прислоняется к стволу дерева и дает волю слезам. Как река в половодье, прорвавшая плотину, ручьи слез хлынули из ее глаз. Я знаю ее всего два дня, а она уже плачет. Очень нежно и виновато беру ее за руку.
– Не плачьте… Я не то хотел сказать.
Она кусает перчатку, и слезы катятся, как толстые дождевые капли во время летней грозы.
– Простите, если я вас обидел.
В конце концов мы миримся. Я провожаю ее до выхода из сада, потом она идет домой. Я долго смотрю вслед, пока она спешит по аллее.
Она не обернулась ни разу.
Четырнадцатая глава
Шесть грязных черных вагонов метро бешено мчатся под землей, оглушительно скрежеща, как сумасшедший, чувствующий приближение приступа – жуткая дрожь пробегает по его телу, – или как опьяненная солнцем и весной влюбленная женщина. «Ту-у-у-у-у… тит…»
Мы несемся под землей, кружим по темным тоннелям, красные и белые глаза фонарей слепят нас то справа, то слева, и извилистое рельсовое полотно теряется вдали. Приближение станций угадывается уже издали по сгустку ярких огней и длинных рекламных плакатов по обе стороны тоннеля, красными буквами по желтому полю: Дюбонне, Дюбонне…
«Ту-у-у-у-у… тит…»
Мы под Монмартром. Здесь самая глубокая линия метро. Подвально-сырые, дымящиеся паром станции, стены покрыты искрящимися бисеринками.
Я должен был съездить на Монмартр. Эй ты, старина Париж, у меня тоже есть девушка! Прощай, Одиночество!
Ночью я не мог заснуть. Je vous aime – это означает: я вас люблю. Je t'aime – я люблю тебя. Женщина может на это ответить: Moi aussi – я тоже тебя. В конце концов она говорит: Prends-moi – я твоя. Простите, мсье. Ах вот что – это был фонарь.
Белым и выцветшим высится над городом собор Парижской богоматери, словно умирающий, в последний раз приподнявшийся в постели, чтобы проститься с миром.
Узкие тихие переулочки набегают один на другой и гоняются друг за другом среди причудливых домов. В старых домах живут люди – они живут в замкнутом мире. Курносые милые парижаночки – ле монмартруаз – семенят, щелкая каблучками, между старых стен; их точеные ноги неуверенно ступают по мостовой.
Вот эта малышка весьма красива, но моя девушка еще красивее. Ее волосы светлы, как чистое золото, глаза синие и влажные, словно она готова вечно плакать. Губы алые, о таких можно только мечтать. А один голос чего стоит, когда она говорит: «Vous dites, Monsieur? Как вы говорите, мсье?» Она даже уже плакала. Анн-Клер! «Ну, милый мой, что сказать тебе, случай фантастический… „Красива“? Это ни о чем не говорит! Одно ее тело, мой мальчик, ее тело… Ее талия стройна… одни ее изящные формы». (Я должен непременно написать моему трехсотфранковому другу.)
Пожилая женщина в черном идет вдоль кирпичной стены; над стеной склонились, с любопытством разглядывая дорогу, темноствольные деревья. Старая нищенка. Через каждые пять шагов она останавливается и испытующе смотрит на людей, но не отваживается просить милостыню. Эта старая тетка тоже была когда-то молодой… Маленькая влюбленная девочка, а теперь прошлое доставляет ей боль. Она стала старой и бедной. У меня два франка, один я даю ей.
– Madame, s'il vous plait.
Я вкладываю монету в ее протянутую руку. Старая тетка какое-то мгновение смотрит на меня озадаченно, затем выпрямляется. Без передышки выпаливает:
– Кто вы такой? Как вы осмеливаетесь давать мне деньги, презренный тип? Имейте в виду, я – графиня Леони.
Я спешу прочь. Больше ничего не происходит. Только графиня вопит. Сияет солнце. Через пять минут я все это забуду.
На старой улочке, неуклюже спускающейся с горы, на меня воззрился пустынный двор. Старый дедушка сидит тут и греется на солнышке. Рядом с ним, на столе, стоит клетка для птиц. В клетке висит сушеная рыба. Что это?
Юмор или традиционная реклама старой пивной или бара? Но никаких признаков увеселительного заведения во всем этом грязном доме-развалюхе.
