Барбара Вуд - Колыбельная для двоих
Она отвернулась. Тишину комнаты нарушали звуки больницы: шаги за закрытой дверью, дребезжание тележек, голос оператора, вызывающего врача. В дверь тихо постучали. Сердце Марии чуть не выпрыгнуло из груди: «Если это Майк, я…»
В приоткрытую дверь просунулась голова Германи. «Мария?»
Тед мгновенно вскочил на ноги.
— Доктор Вэйд не велел пускать посетителей.
— Ага, я знаю, мистер Мак-Фарленд. — Германи вошла в палату и закрыла за собой дверь. — Я сказала, что я ее сестра. Мария, мне уйти?
— Боюсь, Мария сейчас не в состоянии принимать гостей.
— Все в порядке, папа. Я рада, что она пришла.
Девушка медленно приблизилась к кровати, ее глаза моментально углядели перебинтованные руки. Германи повесила сумку на стул и села на кровать, поджав под себя ногу.
— Ты не пришла утром на наше место, а мы ведь договорились.
Мария слабо улыбнулась.
— Я была занята.
— Да уж, я вижу. Я позвонила тебе домой, и Эми сказала, что у тебя был приступ аппендицита и папа повез тебя в больницу. — Германи улыбнулась, на ее щеках показались ямочки.
— Я смотрю, тебе удалили аппендикс.
Мария подняла руки.
— Целых два.
— Ой, Мария…
Тед отошел от кровати и с удивлением наблюдал, как оживилась его дочь в присутствии подруги.
— Я так полагаю, ты сделала это сразу после моего звонка, да, Мария?
Мария закусила нижнюю губу.
— Немного позже.
— Боже, Мария, почему ты мне ничего не сказала! Я еще подумала, что ты какая-то странная. Почему ты не поговорила со мной, Мария? Я же твоя лучшая подруга!
— Я не могла… Все не так просто, как кажется. Все дело в том, почему я это сделала. Ты, ведь, не знаешь, что…
Слезы покатились у нее по щекам и закапали на подушку.
Германи, поддавшись импульсу, наклонилась и прижалась щекой к щеке Марии, ее гладкие черные волосы разметались по подушке и покрывалу. Тед было дернулся вперед, чтобы отстранить ее, но удержался. Он отошел, ошеломленный наблюдаемым зрелищем. Он стоял и смотрел, как Мария, подняв свои перебинтованные руки, крепко обнимала свою подругу. Он слышал, как они что-то шептали друг другу, видел, как Германи нежно гладила Марию по голове и целовала в щеку.
Германи выпрямилась и откинула волосы назад, на ее глазах блестели слезы.
— Ты должна была сказать мне, Мария. Ты же знаешь, что можешь рассказывать мне все. Я бы отговорила тебя от этого шага. Ничто не стоит того, чтобы кончать жизнь самоубийством.
— Я знаю… прежде всего я должна была рассказать тебе. Но я… я не знаю, я чувствовала себя так, будто весь мир был против меня.
Тед почувствовал боль.
— Они не верят мне, — продолжила Мария, — и я подумала, что ты тоже не поверишь. Ведь что значит мое слово против слов двух врачей.
Было видно, что девушка в мешковатой спортивной фуфайке и бриджах обдумывает услышанные слова.
— Я не могу сказать, что я врубаюсь в то, что ты говоришь, Мария, но, в конце концов, кто я такая, чтобы ставить под сомнения твои слова? Если ты веришь в то, что говоришь, значит, так оно и есть. Поэтому мне не остается ничего другого, как поверить тебе.
Мария благодарно улыбнулась и провела забинтованной рукой по щеке Германи. Тишину, царящую в комнате, опять нарушил стук в дверь.
— О, ради бога, — пробормотал Тед, подходя к двери.
Увидев на пороге отца Криспина, Тед отошел в сторону.
— Доброе утро, Тед.
— Доброе утро, святой отец.
Дверь закрылась. Отец Криспин обошел вокруг кровати, Тед следом за ним.
— Доброе утро, Мария.
Она вжалась в подушку.
— Доброе утро, отец.
— Спасибо, что пришли, — пробурчал Тед.
Он, бросив взгляд через плечо, посмотрел на Люссиль; та, казалось, даже не заметила прихода священника. Отец Лайонел Криспин выдвинул стул и, сцепив перед собой руки, сел. Дородный пятидесятилетний мужчина с седыми волосами и лысеющей макушкой наподобие монашеской тонзуры, одетый в черную сутану с белым воротничком, сурово посмотрел на Марию.
— Как ты себя чувствуешь?
— Думаю, хорошо, святой отец.
Он перевел взгляд на Германи и поджал губы.
— Твой отец, Мария, мне все рассказал. Что ж я могу теперь сказать? Мне очень жаль, что ты не пришла ко мне сразу. Ведь я крестил тебя, ты знаешь, что можешь доверять мне. Ты всегда можешь прийти ко мне в трудную минуту.
— Да, святой отец.
Он наклонился и слегка похлопал по забинтованной руке.
— Помни, дитя, ты не одинока. Отец Небесный на твоей стороне, тебе достаточно лишь попросить. Грехи можно замолить. Жизнь можно начать сызнова. Ты понимаешь, Мария, что я хочу сказать?
— Да, святой отец.
На круглом лице Лайонела Криспина появилась ободряющая улыбка, однако на его душе было тревожно. Мария Анна Мак-Фарленд была одной из лучших учениц школы Святого Себастьяна. Монахини обожали ее. Она была самым ярким и активным членом Молодежной католической организации. Каждую субботу она исповедовалась ему в своих грехах, которые не шли ни в какое сравнение с грехами большинства подростков.
Его беспокоили три вещи: она не исповедовалась ему в грехе прелюбодеяния; она хотела покончить жизнь самоубийством; и что самое ужасное, будучи беременной женщиной, она хотела совершить убийство.
— Я тебе кое-что принес, — сказал он, доставая из кармана длинные черные четки и сверкающее в свете ламп серебряное распятие. Он помахал ими перед ней, затем накинул их на ее правую руку.
— Освящены самим Его Святейшеством.
— Спасибо, святой отец.
— Хочешь пойти сегодня вечером на причастие?
— Нет… святой отец.
«Ну, конечно же, нет, — подумал он, — во время причастия нужно исповедоваться, а ты еще не готова открыться мне».
Отец Криспин, подняв вверх брови, посмотрел на Теда. И хотя не было произнесено ни слова, мужчины прекрасно поняли друг друга. Священник снова повернулся к девушке и одарил ее улыбкой. Он открыл рот, чтобы сказать что-то еще, но его прервал сначала стук в дверь, затем появление доктора Вэйда.
— Доброе утро, — поздоровался он с присутствующими в комнате.
Увидев его, Мария просветлела и попыталась, безрезультатно, сесть повыше.
Тед представил священника, и мужчины пожали друг другу руки. Джонас Вэйд обошел вокруг кровати и лучезарно улыбнулся Марии.
— Как себя чувствует моя самая красивая пациентка?
— Думаю, хорошо.
— Думаешь? Что ж, давай посмотрим.
Он повернулся и кивнул мужчинам. Тед тут же подошел к Люссиль и слегка тронул ее за локоть. Она повернулась, словно во сне, и позволила вывести себя из палаты. Поняв, что пора уходить, Германи подскочила, схватила сумочку.
