Шерли Грау - Стерегущие дом
Музыка смолкла — только медленно, глухо бил барабан. Маргарет почувствовала, как у нее по затылку пробегают мурашки. Слышно было кряхтенье мужчин, несущих гроб, скрип веревочных лямок. Но вот барабанный бой оборвался.
Мгновенная тишина, ни единого дуновения в воздухе. Потом — толчея у могилы и снова причитания, на этот раз десяток голосов, а то и больше, пронзительных, таких, что загудели стволы самых больших сосен, и высоко над головой закачались скрученные плети лиан. Кто-то спрыгнул в могилу, кто-то принялся вытаскивать его. Теперь и женщины, которые не умели причитать как старухи, тоже принялись подвывать негромко и размеренно, с каждым выдохом. Проповедник затянул духовный гимн и нагнулся за пригоршней земли. Он высыпал ее в могилу, струйками просеивая сквозь пальцы зернистый песок, наслаждаясь прикосновением земли к своим ладоням. Потом отошел в сторону, широко взмахнув рукой. Послышалось шарканье ног: все протискивались вперед, чтобы бросить на сосновые доски пригоршню земли. «Помилуй нас, Господи, помилуй», — во весь свой зычный голос пел проповедник. Маргарет заметила, что в вышине, в чистом небе, кружат, что-то высматривают два ворона. Что они думают, интересно знать? О чем они там думают?..
Двое мужчин взяли лопаты, и земля, шурша на лету, стала быстро заполнять могилу. Роберт Стоукс кончил петь и что-то произнес, торопливо и тихо. Маргарет не слушала — его надгробные речи всегда одни и те же. После этого все принялись жать друг другу руки и целоваться крест-накрест. Женщины постарше и музыканты рассаживались в повозке, чтобы ехать домой. Звякнули цепи постромок, мулы тяжело тронули с места. Когда повозка проезжала мимо, Маргарет обратила внимание, что младшая старухина внучка, Элфеза Гаррис, вся выпачкалась в земле. Значит — прыгала в могилу. Сейчас она сидела, утирая слезы, и с каждым поворотом колес все меньше горя оставалось у нее на лице. Она всегда спрыгивает в могилу, вспоминала Маргарет. И когда муж у нее умер, и сестра, и собственный родной ребенок, калека от рождения, и отец мужа — это для нее как бы непременная часть всяких похорон.
Все двинулись в обратный путь. Скудное, зимнее солнце, низко повиснув над горизонтом, клонилось к вечеру. Изрытая, усыпанная камнями дорога пошла в гору, сужаясь к вершине, где на нее наступал темнеющий лес. На этом гребне, в густой тени орешника, эвкалипта и японской хурмы, Маргарет вновь увидела свою прабабку. Та поманила ее к себе, но Маргарет не остановилась. Прабабка поманила опять, и тогда Маргарет сказала:
— Перестань меня тревожить. У тебя есть могила, вот и лежи себе.
Привидение стояло как вкопанное, не сводя с нее глаз. Маргарет прибавила:
— Мы бросали в могилу землю — я тоже бросила пригоршню, и мы засыпали тебя. Теперь оставайся там.
— Плоть и кровь, — жалобно сказал призрак.
— Я свою кровь похоронила с тобой, — бесшабашно объявила Маргарет. — Теперь во мне говорит только другая половина.
Привидение не отозвалось, лишь сделалось прозрачней на фоне голых древесных стволов.
— Возвращайся в могилу, — сказала Маргарет. — И больше ко мне не приставай.
Она повернулась, зашагала дальше, а сзади из гущи деревьев на гребне холма ничего больше не слышалось — даже шороха листвы на ветру.
Поминки справляли еще три дня — впрочем, так бывало всегда, если умирал кто-нибудь из древних стариков. Как будто именно после стариков есть что оплакивать, хотя, казалось бы, как раз их смерть в порядке вещей. Младенцев и детей быстро опускают в землю, и на том все кончается.
Маргарет это казалось странным. По ребенку горюет мать — разумеется, ну и отец тоже. Еще, может быть, брат или сестра, а больше, пожалуй, никто. Удивительно. Ведь им-то и не надо бы умирать.
Маргарет пожимала плечами. Так уже заведено раз и навсегда, вот и все…
Она пошла пройтись, побыть вдали от домашней сутолоки, от шумного скопища людей. Повернула прямо на север, вверх по склонам холмов и наконец вышла на ровное место, поросшее только сосняком и орехом-гикори — ни лиан, ни кустов ежевики.
Вот что еще примечательно, думалось ей. Похороны сводят тебя с людьми, с которыми не видишься по многу лет. Которые только и приезжают на большие похороны… Например, семья тетки Мэри с Оленьего Брода. От них сюда двадцать пять миль пути по скверным дорогам, и все на север, в гору. Но они родня: двоюродная, троюродная и так далее — стало быть, это их долг. Вот и приезжают, и в этот раз приехали. И всегда с ними кто-то новый, не говоря уже про маленьких. Либо кто-нибудь из мужчин, кто уезжал на Север на заработки и вернулся, потому что работы не нашлось или просто не понравилось, как там живут. Либо целая семья — пожили в Мобиле, сколотили деньжат и вернулись в родные места. Либо чей-нибудь молодой муж или молодая жена — прибавление к семейству.
На этот раз приехало пять человек, которых она раньше не видала. Во-первых, Джек Тобиас со своей женой Кэт. Они вернулись из Цинциннати к отцу Джека и снова взялись работать на земле; фунт хлопка приносил почти доллар барыша, так что дело было стоящее. (Маргарет их узнала без труда, все Тобиасы походили друг на друга.) Потом Гровер Кент; она помнила, что он мальчиком ушел слоняться по свету, дошел до Порт-Гибсона и там поступил в цирк. Домой он вернулся с грыжей — в ней что-то булькало и надувалось, если снять бандаж; и он снимал, чтобы позабавить детей. Потом еще Роджер Эллис, невысокий худощавый мужчина, который женился на вдовой дочке Элфезы Гаррис. Два года назад он работал в Мемфисе на хлопчатобумажной машине, сломал себе бедро, и оно срослось криво. Это тот, что ходит с банджо. Интересно, будет ли играть?
Она передернула плечами. Становилось холодно, она повернула назад.
Когда Маргарет подошла к дому, на крыльце, в теплом углу, куда добиралось чахлое солнце, сидел Роджер Эллис — в том самом углу, где с прабабкой случился удар. До сих пор сюда никто не решался ступить. Точно огорожено было кругом. А сейчас сидит как ни в чем не бывало этот низенький человечек, седой, с усиками; откинулся к стене вместе со стулом и бренчит на банджо. И напевает тихонько старинный блюз. Названия Маргарет не знала, а может, его и не было; она вспомнила песню по одной повторяющейся строке — ей нравилось печальное и мягкое звучание этих слов: «Мне в дом одинокий пора». Она остановилась на краю крыльца у ступенек и стала слушать. По телу пробежала дрожь, и не столько от холода, сколько от грустных переходов мелодии:
Кто хлопок тебе соберет без меня?
Раза два кто-то высунулся из дверей послушать, кто-то поднялся на крыльцо.
