Кевин Милн - Финальный аккорд
– Вздор, – резко ответил он. – Тем более если учесть, что это единственная гитара, которая осталась у тебя. И потом, мой артрит не будет возражать, если Карл еще какое-то время побудет у тебя. Мне лучше, когда я знаю, что на ней играют. – Он сделал паузу, изучая мое лицо. – Ведь на ней играют, не так ли?
– Иногда, – сказал я. Проходя мимо, Анна услышала и вопрос, и мой ответ. Она задержалась ровно настолько, чтобы нахмуриться и сказать:
– По меньшей мере, уже три месяца как нет.
– О, – подчеркнуто произнес дедушка. – Мне жаль это слышать. – Он положил руку мне на плечо. – Ты помнишь, как увидел меня, когда я играл на гитаре после смерти твоей бабушки?
– Как такое можно забыть.
– Тогда позволь мне просто сказать следующее: это помогло. Я уверен в этом. И я готов поспорить, что тебе это тоже поможет. – Он погладил меня по руке, затем повернулся и побрел к машине. Сорок минут спустя, когда я был уверен, что все, кто должен был прийти на похороны, уже были на месте, я сказал пастору, что мы готовы начать. Я сел рядом с Анной на переднюю скамью в крошечной часовне при похоронном бюро. Пастор наплел с три короба о не вполне понятных божественных таинствах и о том, как мы можем утешиться тем фактом, что жизнь продолжается даже после смерти. Меня и раньше всегда этому учили, и я думал, что даже верю в это. Я действительно хотел, чтобы так оно и было, но глядя на крошечный гроб Фейт, мне казалось, что это скорее желание, а не вера. О, Боже, молился я, пожалуйста, пусть это будет правда. После службы мы вереницей отправились на кладбище, которое находилось в нескольких километрах. Все время, пока шла церемония погребения, Анна не выпускала гроб Фейт из рук и отказывалась смотреть на что-либо еще кроме ярко-голубых глаз младенца, особенно когда Фейт опустили в землю. Мы оба дали себе слово не плакать. Рассматривая искаженное болью лицо Анны, я подумал о том, как мы радовались, что она вынашивает близнецов.
Мы не могли осознать, что вместо двух крошечных девочек теперь есть только одна. Одно биение сердца. Одна Хоуп.
* * *Позже той ночью, после того, как все ушли, Анна и я лежали в кровати и не могли уснуть. Мы настолько устали, что не могли ни разговаривать, ни спать. Так вымотались, что не могли даже плакать. Для всех Брайтов это был не очень хороший день. Глубоко за полночь я перевернулся в постели и посмотрел в темноте на детскую кроватку в углу нашей спальни. Рядом с кроваткой я вдруг заметил темное неясное очертание футляра от гитары. Это напомнило мне слова дедушки, которые он сказал про игру на этой же гитаре сразу же после потери жены: «Это помогло». Несмотря на то, что мне было всего шесть лет, когда она умерла, я помнил тот день. Я уже прожил с бабушкой и дедушкой Брайтом где-то года полтора, когда у бабушки в брюшной полости обнаружили опухоль. Она знала, что прибавляет в весе, но относила это на счет стресса, переедания, отсутствия физических упражнений, нарушения гормонального фона. Она знала, что ей уже больше пятидесяти лет, и верила, что заболеть может чем угодно, только не раковой опухолью, которая удваивала свои размеры внутри ее каждые два-три месяца. К тому времени, когда был поставлен точный диагноз, опухоль была уже размером с волейбольный мяч, а метастазы поразили жизненно важные органы у нее в груди. Уже тогда ни один из существовавших методов лечения не обещал никаких иных прогнозов, кроме мрачных. Врачи пытались помочь ей, но, несмотря на все их усилия, конечным результатом была мучительная смерть. Это произошло в полночь одной из теплых летних ночей. Похороны состоялись несколько дней спустя. Это был всего лишь третий раз, когда я видел своего папу, после того, как он отказался от меня. Дедушка пропал, как только семья вернулась домой с кладбища, но на поминках, казалось, никто не был встревожен его исчезновением. Неудивительно, что хочется побыть одному, особенно после того, как над любимой женой, с которой прожил тридцать два года в браке, закрылась крышка гроба. Взрослые просто посчитали, что он ушел ото всех, чтобы собраться с мыслями, и, по большей части, они были правы. Только они не знали, куда он ушел на самом деле. В аккуратном кирпичном доме бабушки и дедушки в Гарибальди было достаточно свободного места, даже при большом количестве гостей. К сожалению, в нем были только две ванные комнаты – для гостей на первом этаже и хозяйская ванная наверху. Съев нереальных размеров порцию сырного картофеля, который тетя Рут приготовила для поминок, и запив ее тремя банками корневого пива и полным ковшом игристого ананасового пунша, моей почти семилетней пищеварительной системе потребовался тайм-аут. К моему огорчению, ванная внизу уже была занята, и в очереди дожидались две престарелые женщины. Я молча проскользнул мимо них и поднялся наверх. По правде, я не должен был заходить в бабушкину и дедушкину спальню. Они установили это правило сразу, как только бабушка заболела. Не хотели, чтобы я болтался туда-сюда, когда ей надо было отдыхать. Но сейчас была чрезвычайная ситуация, и бабушка уже «ушла». Я повернул ручку спальни, тихо толкнул дверь и, увидев, что внутри никого нет, направился на цыпочках через просторную комнату к двери ванной, которая находилась в противоположном конце комнаты. Я уже потянул руку к дверной ручке, когда услышал звук изнутри, который заставил меня застыть на месте. В ванной комнате кто-то играл на гитаре и напевал незнакомую композицию. Мелодия была красивая и звонкая, но в то же время и грустная. Я знал, что это наверняка был дедушка, но песню не опознал. Мне показалось, что в животе исчезли боли, когда я стоял там и подслушивал. Одним ухом я прижался к двери, и все мое внимание было сосредоточено на звуках музыки. Через минуту мне стало любопытно. Почему он играет в ванной комнате? Смотрит ли он в зеркало на себя, когда играет на гитаре? Я захотел увидеть это своими глазами. Я считаю, что было бы уместно постучать в дверь перед тем, как войти в занятую ванную комнату, но я боялся, что это может внезапно оборвать концерт. Без единого шума я нажал на ручку и открыл дверь так, чтобы можно было заглянуть в щель лишь одним глазком. Я никогда не забуду то, что предстало перед моими глазами. Герберт Раймонд Брайт, великий патриарх клана Брайтов и единственный имеющий лицензию психолог в Гарибальди, лежал, развалившись, в ванне, по-прежнему одетый в черные туфли и угольно-черный костюм для похорон. Его рубашка была навыпуск, узел галстука немного ослаблен, но во всем остальном он выглядел точно так же, как час тому назад во время церемонии похорон. В ванне воды не было. В ней лежал мужчина старше пятидесяти лет, и в руках у него была гитара, которая выглядела его ровесницей. С закрытыми глазами и головой, запрокинутой на холодный кафель, он, казалось, улыбался, что-то напевая и пощипывая нейлоновые струны. В то время как я продолжал смотреть, его мурлыканье перешло в пение. Не надо было быть гением, чтобы догадаться, что песня была о бабушке.
