Игорь Соколов - Мнемозина, или Алиби троеженца
Борис Иосифович за это время успел дозвониться до «скорой помощи» и до полиции.
«Скорая» примчалась быстро и сразу увезла Любу в роддом, а вот милиция почему-то все не появлялась.
– Да, увезите вы ее, пока я что-нибудь с ней не сделал, – попросил Борис Иосифович Леонида Осиповича.
– Да я уж пытался, – жалко улыбнулся Леонид Осипович, и снова попытался ухватить Елизавету Петровну за талию, но тут же получил новый удар сумочкой по голове.
– Идиот! – зашипела на него как змея Елизавета Петровна. – Мы же должны заставить его пойти к Розенталю, чтобы этот негодяй отказался от нашей дочери!
– Черт! Когда же приедет полиция-то? – уже заговорил сам с собой Борис Иосифович, понимая, что с этими людьми говорить ему не только бесполезно, но еще и опасно, а потом его нервы не выдержали, и он позвонил мне.
– Слушай, дорогой, тут у меня твои тесть с тещей такой скандал учинили! Просто жуть какая-то! Немедленно приезжай и разбирайся с ними сам, а не то, я за себя не ручаюсь!
– А что там происходит?! – с тревогой спросил я.
– До них мне нет никакого дела! – заорал в трубку Борис. – А вот жену мою они так напугали, что у нее начались схватки и ее срочно увезли в роддом!
– А почему ты с ней не поехал?! – удивился я.
– Так твои придурки из моей квартиры не выходят, и настаивают, чтобы я пошел с тобой разбираться, уму-разуму тебя учить, чтобы ты их дочку не обрюхатил и оставил в покое!
– Хорошо, Борис, сейчас мы с Мнемозиной выезжаем! – вздохнул я с огорчением, и через минуту передав содержание нашего разговора Мнемозине, поехал вместе с ней к Борису Иосифовичу.
– Значит, у твоего друга тоже молодая жена?! – дорогой в метро улыбалась Мнемозина.
– Ну и что такого? – не понимал я ее вопроса.
– А в том, что он ее тоже, наверное, чем-нибудь шантажировал, прежде чем она вышла за него замуж? – хохотнула Мнемозина.
– Какая глупость! – укоризненно покачал я головой.
– Дело в том, что таланты всегда как-то связаны с пороками, а вот добродетель всегда с серостью и убогостью, – задумчиво прошептала Мнемозина, и внезапно заплакав, прижалась ко мне.
– Они уже ушли, – встретил нас на пороге своей квартиры расстроенный Борис Иосифович.
– А в роддом ты звонил? – спросил я.
– Звонил, – вздохнул Борис, – сейчас у нее принимает роды Мосин.
Мосин был прекрасным гинекологом, и мы оба с Борисом его хорошо знали.
– Ну, Илья сделает все, как надо, – попытался улыбнуться я.
– Дай-то Бог, – завздыхал Борис.
– А это вот, Мнемозина, – представил я ему свою жену.
– Очень приятно, – смутился немного Борис.
– Вы уж простите моих родителей, – тоже в свою очередь смутилась Мнемозина.
– Бог обязательно всех нас простит, – заулыбался Борис, и эта добрая улыбка освободила от неловкости и меня, и Мнемозину.
Потом мы посидели с Борисом, и выпили немного коньяка.
– Ну и что вы теперь будете делать?! – с сочувствием поглядел на нас с Мнемозиной Борис.
– Жить нормальной семейной жизнью как все, – улыбнулся я, и приобнял Мнемозину.
– Все так не живут, – Мнемозина почему-то расплакалась и прижалась к моему плечу.
– Видишь, как она тебя любит, – вслух порадовался за меня Борис.
– А с чего это, вы вдруг взяли, что я его люблю?! – неожиданно обиделась Мнемозина, – может, он просто запугал меня, и заставил жить с собой?! Шантажист проклятый! Тогда что?! – и она поглядела на меня с издевательской улыбкой.
– Как это так можно заставить человека жить с другим, что-то я вас совсем не понимаю?! – удивился Борис, взглядывая то на меня, то на Мнемозину.
– Она просто немного запьянела, – вздохнул я, сильно сжимая под столом запястье левой руки Мнемозины.
– Ничего я не запьянела, умник, – засмеялась Мнемозина, кусая зубами верхнюю пуговицу на моей рубашке.
– А вы когда-нибудь подглядывали в замочную скважину?! – спросила она Бориса.
– С чего это вдруг, – не понял ее Борис.
– Ну, я же говорю, что она немного перебрала, – я попытался поднять Мнемозину за локоть из-за стола, но она ударила меня по рукам.
– Дурак, насильник, шантажист! – одним махом выкрикнула она и снова зарыдала, а когда я присел с ней рядом, снова прижалась ко мне.
Борис молчал, лишь немного исподлобья поглядывая на нас. Потом Мнемозина успокоилась, и мы с Борисом вышли на балкон покурить.
– Ты уж меня извини, – сказал я, закуривая, – даже не знаю, что это с ней!
– Наверное, у нее это наследственное, – вздохнул, закуривая, Борис, – сегодня, когда я в первый раз увидел твою тещу, я сразу за одну минуту поставил ей диагноз: психопатия с острой коронарной недостаточностью сосудов головного мозга!
– Ну, ты сейчас наговоришь, – грустно вздохнул я.
– А тебя не охватывает иногда ощущение, что ты уже свою жизнь прожил и живешь уже какой-то другой, как будто взятой напрокат у Бога жизнью? – спросил Борис.
– Да, – покачал я головой, – что-то такое бывает, и самое странное, что эта другая жизнь порой бывает во много раз лучше прошлой жизни, и так бывает жалко, сколько напрасно прожитых лет.
– А ты не жалей, – улыбнулся Борис, – мы еще с тобой не такие уж и старые, и у нас очень молодые жены!
– Ну, что, старички, все никак не угомонитесь, все шуры-муры разводите, – Мнемозина на удивление быстро успокоилась, выйдя к нам на балкон.
– Ты, знаешь, я тебе все же сочувствую, – шепнул мне на ухо Борис и вышел, оставив нас с Мнемозиной на балконе вдвоем.
Мнемозина сама вытащила у меня из нагрудного кармана сигареты и демонстративно закурила.
– Мнемозина, тебе же нельзя, – я попытался вырвать у нее сигарету из губ, но она качнулась головой в сторону и обожгла концом сигареты мою правую руку.
– Что происходит?! – спросил я.
– Просто я устала, – вздохнула она, – могу же я хоть иногда расслабиться!
– О, Господи, какой же я после этого ее повелитель, скорее всего она моя хозяйка, – подумал я, а сам, подойдя к ней, прижался щекой к щеке.
– Мама права, ты и вправду очень старый, – всхлипнула Мнемозина и выронила сигарету.
– И что же нам теперь делать?! – вздохнул я, судорожно вдыхая запах ее волос.
– Взять у меня какую угодно сумму денег и оставить меня, – прошептала Мнемозина, продолжая плакать.
Получалось так, что она раздваивалась в своем сознании, она желала со мной расстаться, т. е. исполнить волю матери, которая олицетворяла собою и часть ее собственной воли, и не желала расставаться со мной, вся оплененная моим прикосновением, и моей плоти вдохновенным волшебством…
Она плакала от невозможности соединить вместе эти два чувства и желания…
