Кэти Хикман - Гарем
Селия тогда была совсем крошкой, и отцу пришлось посадить ее на плечи.
— Смотри, это castrato, скопец. — Его тогдашние слова врезались ей в память, хоть она и не поняла их значения.
Она запомнила густую курчавость отцовской бороды, когда ее пальчики ухватили его за шею, и первое впечатление от того странного, почти женского лица, с которого из-под складок тюрбана смотрели на всех добрые глаза.
Но в глазах этих евнухов ничего доброго не было. С самого первого дня ее пребывания во Дворце благоденствия люди эти — с их тяжелыми телами, налитыми кровью глазами и кожей такой черной, будто солнечный свет выжег из нее все другие краски, — казались Селии пришельцами из другого мира. Эти существа, едва отмеченные оком, исчезали в сумрачных закоулках женской половины дворца и казались ей страшнее, но не реальнее, чем те ифриты,[24] которые, по словам старых черных рабынь, бродили ночами по коридорам дворца.
Аннетта, которую почти сразу по прибытии отправили работать в покои евнухов, развеяла опасения подруги.
— Мужчины без cogliones![25] Пф-ф! — воскликнула она, пренебрежительным жестом отметая страхи Селии. — А их имена? Словно на смех: Гиацинт, Незабудка, Розовый Бутончик, и я не знаю, что еще. Фи! С чего нам их бояться?
Но даже она страшилась Хассан-аги.
— До чего он похож на того танцующего медведя, которого я однажды видела в Рагузе! — вспомнила сейчас Селия ее шепот в тот день, когда огромный евнух впервые попался им на глаза. — А щеки какие ужасные! Как два преогромных пудинга. Фу, да на подбородке у матери-настоятельницы в том монастыре, где я выросла, было побольше волос, чем у него. А глаза до того красные и крохотные, что и сказать не могу! Святая мадонна, ну и отыскали же они страшилище! Такой же безобразный, как носорог его святейшества.
Но под взглядом кастрата — взглядом, от которого другие карие, бывало, падали в самый непритворный обморок, — даже она замолчала и быстро опустила глаза.
Но сейчас Селии не было страшно. Хассан-ага молча оглядел ее, повернулся на каблуках и зашагал вперед, прокладывая путь по темному коридору.
Солнце давно зашло, и каждый из евнухов нес в руке по зажженному факелу. Селия глядела на удаляющуюся фигуру главного евнуха, его высокий белый колпак — головной убор, положенный ему по чину, — казался уже не более чем смутным пятном, уплывающим от нее куда-то в темноту. Для такого великана евнух перемещался на удивление бесшумно.
Сопровождаемая четырьмя стражами, она двигалась в указанном направлении. Ног своих Селия почти не чувствовала, и ей казалось, что она скользит, почти плывет, а золотые башмачки едва касаются пола. Великолепная истома наполняла ее тело. Девушка осторожно прижала руку к шее, чтобы почувствовать под ладонью вес крупных жемчужин, и улыбнулась. Вокруг было так тихо, что она слышала шелест собственного платья, тихое шуршание шелка по камням пола. Она была как во сне… и ни малейших причин для страха.
Фигура Хассан-аги неожиданно потеряла четкость очертаний, затем, как будто евнуха кто-то подтолкнул, снова обрела прежние контуры. Один из сопровождающих положил руку ей на плечо, чтобы она не оступилась, но девушка с отвращением сбросила ее. Коридор впереди казался бесконечной темной лентой, причудливые бесформенные тени, оранжевые и черные, скользили вдоль стен. Это ее первая брачная ночь, разве нет? Ее, наверное, ведут к Полу. При этой мысли сердце девушки подпрыгнуло от радости, но глаза ее вдруг закрылись, и веки сделались тяжелыми, словно из свинца, и никак не хотели подняться.
— Помогите ей, что смотрите? Девушка едва держится на ногах.
Две руки, по одной с каждой стороны, подхватили ее под локти, не встретив обычного сопротивления.
Затем она увидела, что лежит на огромном диване в самом центре какой-то комнаты. Селия понятия не имела, как она там оказалась, в памяти остались только смутный силуэт Хассан-аги да толстые складки на его шее, вспотевшие от усилия поднять ее. Следующее, что она запомнила, — огромная сводчатая пустота спальни султана, дорогой балдахин над своей головой и четыре витые колонны, похожие на палочки ячменного сахара, на которые он опирался. Девушке показалось, что над ней простирается купол большого церковного свода.
— Что ты с ней сделала?
Услышав голос Хассан-аги, визгливый и пронзительный, Селия удивилась. В покоях султана разговаривать не разрешалось, и здесь даже великий Хассан-ага говорил не громко, а едва слышно, как напроказивший мальчишка. Сейчас он совсем не походил на грозу дворцовой стражи.
Карие Лейла, напротив, казалась рассерженной.
— С чего бы я стала с ней что-то делать? — Ее пальцы, раньше в хаммаме такие уверенные и ловкие, сейчас едва справлялись с застежками платья Селии. — Это с ней из-за опиума, кто-то дал ей двойную дозу…
— Кто? — снова голос Хассан-аги.
— А ты сам что, не знаешь? — Старуха будто выплюнула эти слова. — Кому же еще это сделать, как не…
Голова девушки склонилась на грудь. Где-то рядом послышался тихий всхлип. Она попыталась оглядеться, но глаза не слушались, они будто перекатывались в орбитах и, сонные, влекли ее с собой вниз, вниз, вниз, в бездну. Чьи-то руки, теперь их, кажется, стало больше, раздевали ее, ставшую слабой и беспомощной, точно ребенок. Тяжелое платье с нее сняли, но тонкую белую тунику оставили, и теперь только она прикрывала плечи и грудь девушки. Снова послышался стон, теперь он будто раздался ближе.
— Помогите же ей!
Опять этот странный ласковый голос, который она уже слышала, теперь он звучал где-то рядом. Чьи-то ручки, ей показалось, что совсем маленькие, захлопотали вокруг нее, укладывая на валик подушки ее голову, укрывая до пояса шелковыми тканями. Личико маленькой служанки, покрытое слезами и уже чуть припухшее от них, на секунду возникло перед глазами Селии — она заметила, что щеки негритянки и Хассан-аги почти соприкасаются, — затем снова исчезло. Теперь девушка поняла, что всхлипы, походившие на те невнятные звуки, которые может издавать лишь насмерть перепуганное животное, принадлежали этой девочке.
Сознание ее снова угасло.
Вот она у себя дома, в Англии, у окна ее мать в домашнем платье что-то шьет. Повернувшись к свету, она сидит спиной к дочери, и Селия видит только аккуратный узел волос, каштановых и блестящих, словно мех, уложенный низко на затылке в золотистую сеточку. Лучи позднего вечернего солнца пронизывают мелкие ромбы оконных стекол. Селия хочет подбежать к матери, позвать ее, но не может вымолвить ни слова. Ноги не слушаются ее, они будто засыпаны целой горой песка.
