Линда Олссон - Астрид и Вероника
Вероника, как и Астрид, перевернулась на спину и сложила руки на животе.
— Расскажите мне о ней, — попросила она. — Хочу увидеть вашу дочку.
Глава 20
С тобой одной о том я говорила,
Что более никто и угадать не в силах.
И на путях-дорогах бесконечных
Была ты одиночеством мне вечным[24].
АСТРИД
Я назвала ее Сарой, в честь мамы. Родилась она здесь, в этой самой комнате. В ту февральскую ночь случился настоящий буран; деревню, дом, дороги — все замело снегом. Я лежала без сна и прислушивалась, как воет ветер, как снег стучит в окно, и знала, что вот-вот родится мое дитя. Под утро ветер стих, взошло солнце. Я смотрела за окно, и мне казалось — мир тоже только что родился. Будто снег и ветер в одну ночь сотворили для моего ребенка новый мир.
Повивальная бабка все-таки добралась до нас, невзирая на снежные заносы и запорошенные дороги, и поспела как раз к родам. Она положила мне на руки запеленутое маленькое тельце и с улыбкой сообщила:
— Девочка у вас.
Я распеленала малышку и провела рукой по ее гладкой коже. Протянула ей палец — она крепко ухватилась за него. Ноготки у нее были как крошечные блестящие рыбьи чешуйки. Я заглянула в ее темные глаза, и меня затопило небывалое ликование. Я остро чувствовала, что мы с ней непобедимы, нам вместе ничто не страшно. Мне и моей дочке. Моей Саре.
Я зарылась носом в ее шейку, вдохнула ее запах. Гладила ее по волосикам, по щекам, приложила губы к ее лбу.
И только потом, подняв голову, заметила, что в комнату вошел муж. Он давно уже стоял у изножья кровати, сложив руки на груди. Повивальная бабка объявила ему:
— У вас дочка. Хорошенькая малышка!
Он не ответил ни слова. Желваки у него на скулах задвигались, губы шевельнулись, но он молчал. И пристально смотрел на младенца.
— Рыжая, — произнес он наконец. — У нее рыжие волосы.
И вышел.
Дочку я таскала с собой везде, не оставляла ни на минутку. Я чувствовала, что угадываю малейшее ее желание, любую потребность, и она у меня никогда не плакала. Когда потеплело, я стала брать ее с собой в лес, на свою заветную полянку в чаще. По дороге я беседовала с ней, рассказывала ей только о хорошем и прекрасном, старалась, чтобы Сара видела вокруг только красоту. Мне хотелось, чтобы у нее была чудесная жизнь и чтобы мир был к ней добр. Чтобы она любила и ее любили.
Добравшись до полянки, мы садились на солнышко, и я снова попадала в зачарованный мирок, как раньше. Вновь высокие темные ели сплошным караулом охраняли того, кого я любила. И мир ненадолго и правда стал добрым и чудесным.
В тот год май выдался дождливый, по крайней мере мне так показалось. Но дождик в солнечную погоду — совсем не то что в пасмурную, он ласковый. Теплое весеннее утро начиналось для нас с мягкого перестука дождевых капель. Нет, даже не перестука. Капли падали легко, беззвучно. Морось наполняла воздух, тихо питала все растения. Я гуляла с малышкой, носила ее на руках, спрятав под свой дождевик. Муж почти всю весну отсутствовал — у него были дела в Стокгольме, но, когда начались банковские каникулы, вернулся.
И почему я так ясно вижу все это, а лица моей девочки различить не могу?
Я вошла в дом и мгновенно поняла — муж вернулся. Дверь была не заперта, от моего толчка она отворилась легко и беззвучно.
Он склонился над кроваткой Сары. Я вижу эту сцену так отчетливо, будто это было вчера. Сквозь занавески пробивалось яркое солнце, словно нарочно заглянуло в окно, чтобы я различала каждую мелочь.
Я подбежала к кроватке, взяла дочь на руки, прижала к груди и вышла вон.
Мы уселись с ней за домом, у земляничной грядки. Был летний вечер, солнце еще стояло высоко в небе. У нас над головой метались ласточки, охотясь на комаров, которые так и роились в воздухе с той поры, как настали теплые деньки.
Сидели мы прямо на траве, я прижимала Сару к груди и касалась губами ее макушки. И рассказывала ей о землянике. Обещала, что нанижу ягоды на стебелек травы-тимофеевки и будет сладко-пресладко. Каждый день я буду собирать для тебя землянику, говорила я. Но на грядке еще только завязался земляничный цвет, и я знала, что не успею. Знала, что времени не будет.
Глава 21
Сегодня звана ты с туманом плясать…[25]
В комнате потемнело. Солнце скрылось за облаками, и оконные стекла задребезжали на ветру, предвещавшем дождь.
Вероника повернулась к Астрид, нежно погладила ее по голове, заправила седые пряди за ухо. Положила руку старушке на плечо. Так они и лежали, а ветер с шорохом теребил жалюзи.
— Канун Иванова дня, а, похоже, будет дождь, — произнесла Вероника. — Я-то думала, мы пойдем в деревню, посмотрим на гулянья и на шест. Мне казалось, неплохо было бы пройтись. Если дождь перестанет.
Астрид не ответила, лишь глубоко вздохнула. Вероника села на постели, спустила ноги на пол. Глянула на часы и заметила:
— Уже перевалило за полдень.
За спиной у нее заворочалась Астрид, Вероника подвинулась, но та не встала.
— Да, — ответила старушка, — сегодня хорошо бы прогуляться в деревню на праздник.
Вероника тихонько выскользнула из спальни. Астрид так и не встала.
Когда Вероника зашла за Астрид днем, та сидела на скамье у своего крылечка. Старушка переоделась в белую рубашку, на плечи накинула синюю шерстяную кофту, а влажные вымытые волосы зачесала со лба. Она как-то иначе выглядит и держится, подумала Вероника. У нее изменилась осанка. В Астрид появилась уверенность. Достоинство. И, кажется, облегчение.
Они не торопясь зашагали с холма в деревню. Дождь перестал, но в воздухе разлилась сырость, а небо занавесили облака. От дождя сильнее запахло травой и клевером. Вероника вела Астрид под руку — та охотно согласилась и, когда обе зашагали в лад, слегка оперлась на локоть спутницы.
На лугу у реки, за местной церковью, толпились деревенские. Многие нарядились в яркие национальные костюмы. Красные юбки женщин развевались на ветру. Все предвкушали праздник, настроение царило взволнованное и даже восторженное; к берегу подходили лодки, доносилась музыка. По реке вереницей двигались четыре гребные лодки, и на каждой в такт гребцам наигрывал скрипач.
Вероника и Астрид встали несколько в стороне. Они молча наблюдали, как лодки пристают к берегу, как высаживаются из них на луг новые участники праздника и присоединяются к радостной толпе, как поднимаются по лугу к шесту, увитому березовыми ветвями и полевыми цветами. Шест покамест лежал на траве. А скрипачи с лодок двинулись к оркестрантам, только и ждавшим, чтобы заиграть всем вместе. Компания мужчин принялась дружно и сноровисто поднимать шест. Музыканты настроили инструменты и заиграли. От происходящего веяло языческой древностью, показалось Веронике. Народная музыка слегка отдавала печалью, но звучала живо, так и звала танцевать. Как только шест водрузили и укрепили, взрослые и дети выстроились вокруг него хороводом и танец начался.
