Франческа Клементис - Любовь нельзя купить
Фиона и Милли стояли на тротуаре, едва сдерживая слезы, тогда как их мужья не знали, как себя вести, а дети откровенно скучали. Было восемь часов воскресного утра, и на улице стояла тишина (хотя Тесс считала, что для драматизации происходящего не помешал бы оркестр, исполняющий что-нибудь из Вагнера).
Грузовиков для перевозки мебели не было, как не было и людей в рабочей одежде, швыряющих коробки с бесценным хрусталем одна на другую. Приехал лишь видавший виды белый фургон с надписями «Фургоны Фрэнка — самые дешевые в Южном Лондоне» на боках. Макс нанял его на весь день и намеревался гонять туда-сюда, пока не перевезет все их вещи либо на хранение, либо в новую квартиру.
Дабы избежать унижения, связанного с появлением сотрудников налоговой полиции, которые в присутствии его друзей наложат арест на машину, Макс в шесть утра перегнал ее в специально снятый гараж, где и сдал подростку с затуманенным взором, который, наверное, и не понял, что подписывает на планшете, поскольку Макс во время сделки ничего не говорил.
Тим и Грэм намеревались помочь с погрузкой и разгрузкой, как только Макс оставит Тесс и Лару в квартире, где они начнут разбирать вещи.
Тесс отважно обняла двух своих подруг, и все улыбнулись, плотно сжав губы, чтобы не выпустить неосторожное слово. Все дали слово друг другу, что не будут считать этот день чем-то вроде последнего прощания. Однако едва не забыли об обещании, когда мимо них, пошатываясь, прошел Макс с коробкой, на которой было написано: «Вещи Тесс и Макса».
Ларе разрешили взять столько своих вещей, сколько захочет, чтобы она не расстраивалась, по крайней мере сейчас. Однако в результате осталось меньше места для них самих. После долгих мучений они сократили свои притязания до одной коробки, и эта небольшая ветхая коробка теперь, казалось, символизировала их скудную жизнь.
Милли с Фионой задумались, смогут ли они сократить, а потом рассредоточить свою собственную семейную жизнь по таким маленьким коробкам? Найдя подобную перспективу невозможной, они сосредоточились на несчастье Тесс.
— О господи, Тесс, знаю, мы не собирались реветь, но это ужасно, — неожиданно произнесла Фиона, так крепко обнимая подругу, точно никогда больше ее не увидит.
Милли тотчас взяла на себя свою обычную роль посредницы, приведя в чувство своих приятельниц.
— Ну-ка, сейчас же прекратите, — живо проговорила она. — Во вторник мы все встречаемся у Тесс, чтобы выпить кофе. Это будет через два дня. Бывало, мы и дольше друг друга не видели.
Все сделали вид, что поверили в это, и взяли себя в руки. Разговор пошел более спокойный, а Макс тем временем воевал с покоробившимися ржавыми дверями фургона, вспоминая сложные указания Фрэнка насчет того, как их нужно закрывать, с использованием кулака, пинка и любого ругательства, которое придет в голову.
Тим стоял у ворот, якобы следя за тем, чтобы никто из девятерых детей не бросился под машину (или молоковоз, единственное транспортное средство в это время). Но на самом деле ему хотелось уединиться, чтобы подумать. Ибо невозможно думать дома с четырьмя детьми и беременной женой, которая становится все более раздражительной и требовательной. Как ни странно, только в более оживленной обстановке, вроде этой, он мог ускользнуть и погрузиться в размышления.
Было о чем подумать. Или, скорее, думать ему хотелось только об одном, но сколько всяких мыслей вокруг этого возникало. Он вспоминал об обеде с Элисон.
Они сразу узнали друг друга, и это удивило обоих. Прежде чем их провели к столику, они несколько неловко обнялись и тотчас погрузились в ностальгический туман, который был одновременно и радостным, и печальным.
— А ты ничуть не изменилась! — воскликнул он, и то же самое тотчас повторила она.
Оба смущенно рассмеялись от этого совпадения.
— Знаю, что это звучит банально, но это правда, — просто сказала Элисон.
Тим согласно кивнул:
— А мне кажется, что я изменился физически, потому что все изменилось вокруг меня.
Элисон подалась вперед:
— И я чувствую то же самое. То есть, если подумать, сколько всего мы сделали за последние двадцать лет…
Оба откинулись на стульях и мысленно пробежали по житейским историям, которыми делились в последние недели по электронной почте. Тиму показалось непростым делом приукрашивать свою биографию: его смутило, сколь скудны его взрослые достижения, тогда как в восемнадцать лет его возможности казались неограниченными (по крайней мере, для него и для Элисон).
Приличная степень по математике в приличном университете из красного кирпича, пара лет усовершенствования компьютерных навыков, после чего его прикрепили к большой корпорации с устойчивой репутацией. Женитьба на Милли в двадцать восемь лет (которую он описал в электронной версии своей биографии как женщину интересную и сложную), четверо детей за пять лет. Вот и все.
Он поймал себя на том, что ничего не упомянул о ребенке, который скоро должен родиться, и не стал анализировать причины подобного упущения.
Ему следовало бы добавить что-то личное, чтобы доказать Элисон, что он по-прежнему представляет собою содержательного человека. Но он не знал, что сказать, не солгав при этом. Он играл в гольф, но не хотел признаваться в этом из боязни показаться человеком средних лет, каковым он, собственно, и являлся. Он был членом общества «Друзья Ковент-Гардена» и регулярно ходил в оперу и на балет, но не хотел выглядеть представителем среднего класса. А был таковым. Он получал современную литературу из книжного клуба, а вина Нового Света — из винного клуба, но не считал себя гурманом. Хотя был им.
Если честно, то ее замечание о том, что он не изменился, было ему приятно. Он усердно и неустанно трудился над тем, чтобы его внешность оставалась прежней. Вероятно, это последняя составляющая его жизни, которую он еще контролировал. Он до сих пор считал, что лучшее, хотя и сложное время его жизни — это когда ему было восемнадцать лет. Не изменяя излюбленной прическе с резко очерченным пробором посередине и тонкой челкой, оставаясь все таким же долговязым, он заблуждался, думая, что в любое время, когда захочет, может вернуться в те дни. Он и оправу выбирал по моде времен своей юности, несмотря на то что круглые очки, как у Джона Леннона, не шли ему, даже когда он был подростком, а теперь он выглядел в них и вовсе нелепо.
Поскольку был рабочий день, он надел костюм, однако Элисон удивилась бы, узнав, что по выходным Тим одевается так же, как и раньше, — в плохо сидящие на нем джинсы, мешковатые рубашки и свисающие, не заправленные за пояс белые футболки. А одевается он так потому, что Элисон когда-то, когда они впервые встретились, сказала ему, что он хорошо выглядит. Поскольку в дальнейшем никто не говорил ему таких комплиментов, когда он экспериментировал с другими стилями, то он вернулся к тому внешнему виду, который когда-то был для него выигрышным.