Дженнифер Уайнер - Хорош в постели
– Эй, Брюс, – начала я.
– Кэнни? – Голос показался мне странным. – Я как раз собирался позвонить тебе.
– Правда? – В моей душе затеплилась надежда.
– Я просто хотел, чтобы ты знала. – Послышались рыдания. – Мой отец умер сегодня утром.
Я не помню, что я тогда говорила Брюсу. Помню подробности, которые он мне сообщил: у отца случился инсульт, и он умер в больнице. Все произошло очень быстро.
Я плакала, Брюс плакал. Я не могла вспомнить, когда я так кого-то жалела. Свершилась жуткая несправедливость. Отец Брюса был прекрасный человек. Он любил свою семью. «Скорее всего, – подумала я, – он любил и меня».
Но пусть я и очень горевала, искорка надежды начала превращаться в пламя. Теперь Брюс все поймет, – прошептал голос в голове. После таких потерь мир воспринимается по-другому. Вот и он увидит в ином свете мою развалившуюся семью, бросившего нас отца. Когда-то я спасла Брюса от одиночества, от сексуального невежества и стыда... И теперь вновь потребуюсь ему, чтобы с моей помощью он сумел пережить эту беду.
Я представила себе нас на похоронах, как я держу Брюса за руку, как помогаю ему, как он опирается на меня, в свое время мне хотелось вот так же опереться на него. Я представила себе, как Брюс смотрит на меня с уважением и пониманием, смотрит глазами мужчины, а не мальчика.
– Позволь мне помочь. Чем я могу помочь? – спросила я. – Хочешь, чтобы я приехала?
– Нет, – ответил он тут же, – я еду домой, там уже тысяча человек. Все так ужасно. Сможешь ты завтра приехать на похороны?
– Конечно. Конечно. Я тебя люблю. – Эти слова сорвались с моих губ до того, как я подумала, что говорю.
– И что это значит? – спросил Брюс сквозь слезы. Надо отдать мне должное, я быстро пришла в себя.
– Что я хочу быть там ради тебя... и помочь тебе, насколько это в моих силах.
– Просто приезжай завтра, – пробубнил он. – Это все, что ты можешь сделать на текущий момент.
Но что-то в глубинах души заставило меня продолжить.
– Я тебя люблю, – повторила я, ожидая ответа. Брюс вздохнул, он знал, что мне нужно, но не хотел или не мог дать мне желаемое.
– Я должен бежать. Извини, Кэнни.
Часть II
Перестраивая себя
Глава 5
На похоронах Бернарда Губермана я, конечно, ужасно себя чувствовала, но в принципе могло быть и хуже. Если б, скажем, я покончила с собой.
Служба началась в два часа. Я приехала рано, но на стоянке мест уже не было, и автомобили стояли вдоль подъездной дорожки до самого шоссе. Наконец я припарковалась на противоположной стороне, перебежала четыре полосы движения и сразу попала в кучку друзей Брюса. Они стояли в вестибюле, все как один в лучших костюмах, должно быть, в них ходили на собеседование, устраиваясь на работу. Сунув руки в карманы, они о чем-то тихонько говорили, разглядывая свои ноги. День-то выдался прекрасный, солнечный осенний день. Отличное время для того, чтобы полюбоваться меняющими цвет листьями, купить яблочный сидр, первый раз после лета растопить камин. И совершенно неподходящее для похорон.
– Привет, Кэнни, – поздоровался Джордж.
– Как он? – спросила я. Джордж пожал плечами:
– Он внутри.
Брюса я нашла сидящим на стуле в маленьком вестибюле, с бутылкой воды «Эвиан» в одной руке и носовым платком в другой. В синем костюме, который Брюс надевал на прошлый Йом кипур[24], когда мы сидели бок о бок в храме. Костюм слишком узкий, галстук слишком короткий, на ногах – брезентовые теннисные туфли, которые Брюс разрисовал звездами и завитушками во время особенно скучной лекции. Как только я его увидела, перестало существовать наше недавнее прошлое: мое решение пожить врозь, его решение расписать мое тело на страницах многотиражного журнала. Ничего не осталось, только наша близость и его боль. Мать Брюса стояла над ним, положив руку ему на плечо. Везде толпились люди. Все плакали.
Я подошла к Брюсу, опустилась на колени, обняла его.
– Спасибо, что пришла, – сказал он. Холодно. Формально. Я поцеловала его в колючую щеку, похоже, он не брился дня три. Брюс вроде бы и не заметил. Его мать приняла меня куда теплее. Обняла, и от ее слов не веяло арктическим холодом.
– Кэнни, – прошептала она. – Я рада, что ты пришла. Я знала, что будет плохо. Знала, что от горя меня будет выворачивать наизнанку, но не могла не прийти, даже после нашего разрыва на автомобильной стоянке. Тогда я просто представить себе не могла, что Бернард Губерман вот так умрет в один миг.
Но было не просто плохо. Мне казалось, что я сама умираю. Я умирала, когда рабби, с которым я несколько раз встречалась за обедом в доме Брюса, рассказывал о том, как Бернард Леонард Губерман жил для жены и сына. Как приводил Одри в магазины игрушек, хотя у них еще не было внуков. «Надо готовиться заранее», – говорил он. Вот тут у меня все поплыло перед глазами. Я знала, что именно от меня ждали этих внуков, понимала, как они любили бы деда, чувствовала, сколько радости принесла бы мне эта любовь.
Я сидела на жесткой деревянной скамье в похоронном бюро, в восьми рядах от Брюса, которого покойный прочил мне в мужья, и думала, что сейчас мне хочется только одного: быть рядом с Брюсом. Но нас разделяло слишком многое, не только восемь рядов.
– Он действительно тебя любил, – шепнула мне Барбара, тетя Брюса, когда мы мыли руки. Автомобили забили все окрестности, автомобили стояли вокруг квартала, автомобилей было так много, что около кладбища на время похорон выставили полицейский пост. Отец Брюса многое делал для храма, был прекрасным дерматологом с огромной практикой. Судя по толпе, практически все евреи и подростки с кожными заболеваниями пришли, чтобы проводить его в последний путь.
– Он был прекрасным человеком, – вздохнула я. Барбара вскинула на меня глаза.
– Был?
Только тут до меня дошло, что она говорила о вполне живом Брюсе.
Барбара взяла меня под локоток и увлекла в безупречно чистую комнату-прачечную.
– Я знаю, что вы с Брюсом расстались. Все потому, что он не сделал тебе предложения?
– Нет, – ответила я. – Дело в том... я все сильнее чувствовала, что мы не подходим друг другу.
Барбара меня словно и не слышала.
– Одри всегда говорила мне, как Берни хотел, чтобы ты стала членом семьи. Он не раз и не два говорил: «Если Кэнни захочет обручальное кольцо, она тут же его получит».
О Боже. Я почувствовала, как под веками собираются слезы. Опять. Я плакала во время службы, когда Брюс стоял у гроба и рассказывал, как отец учил его играть в бейсбол и водить автомобиль, я плакала на кладбище, когда Одри рыдала над могилой и повторяла: «Это несправедливо, несправедливо».
