Ирина Степановская - Ноев ковчег доктора Толмачёвой
– Владислав Федорович! – Маша, чего с ней раньше никогда не случалось, закричала на все отделение. – Вы домой собираетесь?
Дорн обернулся. Такое счастье, такая любовь светились в Машиных глазах!
– Нет, я еще поработаю, – холодно сказал он и скрылся за своей дверью. Раиса с удовлетворением пронаблюдала, как потухла на Машином лице улыбка, пощупала в кармане два конверта и решила тоже пойти домой. Благо ее сменщица уже переодевалась в сестринской, чтобы заступить на ночное дежурство.
13
Азарцев казался гораздо веселее, чем раньше. Тина с удивлением слышала в его голосе совершенно новые грубоватые интонации: он вдруг стал не смеяться, а похохатывать, запрокидывая голову, как бы показывая, что ему очень весело. Но было ли ему в самом деле весело или он притворялся, она не могла понять.
Когда она спрашивала его о чем-то, пусть даже купил ли он молоко, он странно настораживался и щурился, будто давая этим понять, что никаких лишних расспросов не допустит.«Он изменится, надо просто ждать», – говорила себе Тина и не задавала никаких вопросов, выходящих за рамки бытовых мелочей.
Но в целом жить, конечно, стало легче. Володя регулярно приносил деньги, уже можно было меньше экономить, а сенбернар Сеня каждый день опять получал кости с мясом. Мышонок Ризкин тоже не жаловался – впрочем, его-то жизнь протекала безбедно и в самом напряженном безденежье. Теперь же Тина могла побаловать его кусочком сыра. А себя – еще и чашечкой настоящего кофе.
И как это бывает почти у всех, налаживающаяся материальная жизнь заставляла ее закрывать глаза на некоторые вещи. Например, Тина все время чувствовала какой-то неприятный запах от одежды Азарцева. И если раньше казалось, что он исходит только от куртки, то теперь она явно ощущала его и от рубашек, и от футболок, и даже от волос Володи. Но она ничего не говорила ему, только чаще набирала ванну и сама мыла ему голову – взбивала пену и думала, что ей наплевать на все неприятные запахи в мире. Сейчас она отмоет его волосы, и они снова запахнут цитроном, липой или морской свежестью. Главное, что он приходит домой. Приходит усталый и все чаще голодный – а это хороший знак. Голод – признак выздоровления. И Тина старалась приготовить что-нибудь повкуснее – вертелась у плиты, придумывала разные разности. «Недаром же в сказках говорится – накормить, напоить и спать уложить – вот главные признаки человеческого расположения». В этом отношении жизнь шла как в сказке, – она кормила, поила, спать укладывала, но, как в анекдоте «а поцеловать?» – до этого еще было далеко. А они с Азарцевым так и не целовались.
Наконец настал день, когда Тина решила позвонить Барашкову.
– Аркадий, ты не передумал еще положить меня на обследование?
Аркадий на другом конце трубки слегка замялся.
– Конечно же нет, но я узнавал у Маши, у нас в этом году не будет квоты на бесплатное лечение.
Про квоту Аркадий выдумал – иначе как было объяснить Тине, что он не смог уговорить Машу положить Тину к ним в отделение без денег.
– Знаешь, что я думаю? – сказал он. – Я попробую через главного врача положить тебя в нашу больницу в какое-нибудь другое отделение, а на обследование будешь приходить к нам. Это будет меньше стоить и займет всего несколько дней. А главный поломается, но согласится.
Тина шумно задышала.
– Не вздумай, Аркадий. Я и слышать об этом не хочу. Ты разве не помнишь, как этот самый главный врач буквально вышвырнул меня на улицу два года назад? Я ни за что к нему не пойду, и у тебя не приму этой услуги. Но ты не переживай, у меня есть деньги. На обследование хватит.
– Тина, ну что ты врешь... – начал Барашков.
– Серьезно, есть. Володя теперь зарабатывает.
– Да-а-а? Давно вообще-то бы пора... – В голосе Барашкова послышался скепсис.
– Не надо так, Аркадий! У каждого в жизни бывают трудные периоды.
– Ну, ладно, ладно. Так я тебя жду? Когда?
– Хоть завтра. Приеду с вещами.
– Тогда я скажу, чтобы тебе приготовили место.
– Можно мне ту самую маленькую палату в уголке, в которой я лежала в прошлый раз? Я ее прямо полюбила.
Тина не стала напоминать Аркадию, что когда-то эта крошечная комнатка была ее кабинетом. В самом деле, уж если ложиться в больницу, то она снова хотела бы очутиться в комнате, где из окна видна та же улица и тот же молодой клен, который сажали на Тининых глазах тоненьким прутиком и который теперь разросся в сильное дерево.
«Интересно, действительно ли нельзя войти дважды в одну и ту же реку?» Она подумала, что, если у нее будет время, она обязательно повидается с заведующим патанатомией Михаилом Борисовичем Ризкиным. Тина вздохнула. А Михаил Борисович оказался славным человеком. Удивительно, работая в больнице и встречаясь с Ризкиным каждую неделю, она так не думала. Но ведь именно в его честь назвали мышонка Дэвида. Странно, оказывается, именно там, в больнице, была ее настоящая жизнь...
Она в ужасе остановила себя. Прошла жизнь? Как она может так говорить? И тут же с горечью подумала: «Обеды, стирка, мышь, собака... Все это хорошо, но нет самого главного, того, что было раньше. Ощущения, что приносишь пользу не только себе, но и другим людям. А как же Азарцев? – она оборвала себя. – Ведь ему-то она точно приносит пользу? Хотелось бы в это верить».
Тина решила не лезть в дебри и стала собирать вещи. Завтра она поедет в больницу. Надо будет попросить Володю, чтобы он, при всей нелюбви к мышам, проследил за Дэвидом Ризкиным. Да, кстати, он должен скоро прийти, а у нее еще не готов ужин.
Ее Володя в это время как раз заканчивал очередную работу в патологоанатомическом отделении у Михаила Борисовича Ризкина. Правильно объяснил ему в начале знакомства бывший судебный медик Слава – в медицине существует своя мафия. Почти все друг друга знают, и почти всегда друг с другом можно договориться. Азарцев и не возражал, потому что знал это и по себе: как оказалось, главный врач этой больницы был не только когда-то однокурсником Азарцева, но и соседом по даче экскаваторщика Славы. Слава познакомил главного врача с Николаем, владельцем гранитной мастерской – и вот в назначенный день в отделении Ризкина Владимира уже ждала первая клиентка.
Михаил Борисович, как глава отделения, зашел, поинтересовался, в чем, собственно, заключается работа «косметолога-бальзамировщика», как определил эту профессию Николай.
Азарцев расположился в одиночестве, не считая клиентки. На соседнем пустом столе разложил свои инструменты, ампулы с гелем, косметические краски и самое главное – фотографии. Их было много, разновозрастных, больших и совсем крошечных, цветных и черно-белых. Михаил Борисович глянул – содрогнулся. Эту клиентку Азарцева он знал, как никто другой, изнутри – несколько часов назад Ризкин детально обследовал ее сердце, печень, легкие, селезенку и головной мозг. Он прекрасно знал и то, что старушка, умершая вчера в общей хирургии после тяжелой операции по поводу онкологического заболевания, представляла собой обтянутую кожей желтовато-зеленоватую мумию. На фотографиях, принесенных родственниками, она выглядела здоровой полной пожилой женщиной, молодой красавицей с косой через всю голову и улыбчивым ребенком в платьице с уточкой в руках.
