Вера Колочкова - Сладкий хлеб мачехи
— Не надо было нам его отпускать, Варюш! — тихо повернулась к ней Бася. — Он сочувствия от нас ждал, а мы…
— Ой, да брось! Ты, по-моему, только тем и занимаешься, что сплошное сочувствие к нему проявляешь. А я помню, как мама с ним обходилась — особо не цацкалась. Как посмотрит, как гаркнет — к ноге! — и он сразу лапки подожмет, ушки опустит и скулить начинает…
— Варвара! — сердито одернула падчерицу Бася. — Ты чего так об отце-то! И не стыдно тебе? Прекрати сейчас же!
— Да ладно… С ним так и надо, наверное. Чтобы из-под контроля не выходил. А что делать? Слабый нынче пошел мужик, неврастенический…
— И все равно, ты не имеешь права так говорить! Он тебе отец!
Варя резко вскинула голову, собираясь ответить, но тут же и отвлеклась на звук телефонного звонка. Они молниеносно переглянулись, потом обе бросились на его зов, но Бася успела-таки первой схватить трубку, крикнула в нее с ходу:
— Алло! Паша! Паша, это ты? Где ты? Что? Не поняла… Что, простите?
Растерянно моргнув, она уставилась на Варю и застыла, с силой прижимая трубку к уху. Потом сглотнула с трудом, тихо опустилась на диван рядом с падчерицей, произнесла убито, отвечая неведомому абоненту:
— Да… Да, здесь живет… Извините, а… что случилось? Ну да, я его жена, а что? Ну да, гражданская… А какая разница? Вы можете объяснить, наконец, что случилось? Да, да, я сейчас успокоюсь. Простите… что? Что вы сказали? Он… Он жив?!
Еще какое-то время она лишь плотно прижимала трубку к уху и лихорадочно трясла головой, потом вдруг всхлипнула коротко, отбросив ее от себя. Прижав ладони ко рту, уставилась на Варю в отчаянии, сотрясаясь мелкой нервной дрожью.
— Бась… Ты чего, Бась? — почему-то шепотом обратилась к ней Варя, тронув за плечо. —
Ну чего ты молчишь?! Что тебе сказали? Ну не молчи, мне страшно…
— Да, да, я сейчас… — медленно отвела от себя ладони Бася. — Они… Они мне сказали, что папа… Они сказали, что он разбился, Варюш… Сел пьяный за руль и разбился… Сказали, будто сам на полной скорости в бетонное ограждение врезался… Сам… Это мы его убили, Варенька… Вернее, я его убила…
Варя медленно повела головой из стороны в сторону, вяло махнула рукой, потом отпрянула резко, сшибив локтем чайную чашку со стола. Звон осколков, прошив горестную минутную паузу, вывел обоих из состояния ступора, и они бросились друг к другу, обнялись, зарыдали в голос. Уткнув мокрое лицо в Басино плечо и вцепившись в нее холодными пальцами, Варя билась в истерике и все пыталась произнести что-то, но у нее никак не получалось. Потом, наконец, прорвалось сквозь надрывное рыдание:
— Папочка… Прости… Прости меня, папочка…
Похороны Павла прошли скромно. Не было у него в городе родственников, да и друзей тоже было, в общем, немного. Все время, пока происходили горестные хлопоты, Варя не отходила от мачехи ни на шаг, жалась к ней сиротливо. Плакала мало, лишь таращилась на происходящее с отчаянным недоумением. Старушка соседка на поминках подошла к Басе с сочувствиями, повздыхала, качая головой, потом кивнула в Варину сторону:
— А куда теперь падчерицу пристраивать будешь?
— В каком смысле — пристраивать? — искренне не уловив сути вопроса, с досадой уставилась на нее Бася.
— Ну как — куда? Ты ить не мать ей, имеешь право…
Вздрогнув, Бася лихорадочно поискала глазами Варю, испугавшись, не услышала ли она этого странного разговора. Слава богу, не услышала. Не хватало еще и таких сомнений в бедную Варину голову. Нет, все-таки странная какая старушка… Не мать, главное…
Утром девятого дня, как и положено, Бася пошла в церковь. Долго стояла у Святого распятия, шептала молитву об усопшем рабе Божьем Павле, смотрела на колеблющееся пламя свечи, мысленно просила прощения. Варя с ней не пошла, потому как с утра пребывала в волнении по поводу результатов сданного накануне государственного теста — экзамена. Бася особо и не настаивала — без того на девчонку свалилось все сразу. Как впоследствии оказалось, очень даже хорошо, что не настаивала.
Выйдя из церковного дворика и сняв платок, она медленно шла по тротуару, опустив голову. Пролитые в церкви слезы, казалось, освободили внутри место для повседневных забот, и они хлынули туда потоком, будто ждали своего часа. Все-таки странно устроен человек в горе. Еще вчера она не знала, как жить, а сейчас идет и думает о скопившихся в сумочке неоплаченных квитанциях да о том, как бы изловчиться и накрыть достойный, но недорогой поминальный стол. А еще о том, как на Варино выпускное платье денег выкроить. Ну, с платьем, допустим, проблема легко решаема — кольцо можно в ломбард заложить. Бог с ним, с кольцом. И с памятью, с этим кольцом связанной, тоже. Мучительной памятью. Это невиданной красоты колечко Вадим ей на палец надел, когда предложение делал… И теперь отказаться от него — как полжизни перечеркнуть. Той самой полжизни, другой… Прав, прав был Павел, когда ревновал ее к прошлому. Не смогла, не забыла, не справилась. Жила, оглядываясь назад. Очень старалась, но не справилась. Зато теперь — все! Пусть никакого кольца не будет. Прости, Павел. Не было в ее жизни никакого Вадима… Ты, Павел, был, а Вадима — не было. Прости…
— Эй, мадам! Прошу, остановитесь на минутку!
Поначалу она и не поняла даже, что именно к ней обращен прозвучавший из окна автомобиля голос. Даже головы не подняла, не обернулась. Но голос прозвучал снова, сдобренный уже порцией возмущения:
— Эй, мадам! Ты чё, оглохла, что ли? Остановись, говорю! Разговор есть!
Подняв голову, она оглянулась. Голос доносился из приоткрытого окна машины с проезжей части, в двух шагах от нее. Машина ехала медленно, будто приноравливаясь к ее шагу. И никого кругом. Переулок тихий, пустынный. Выходит, это действительно к ней обращаются?
— Да сюда смотри, чего головой зазря вертишь?
Тонированное стекло машины поехало чуть вниз, явив ей из окна сначала противный лысый череп, потом глаза в темных очках, потом глумливую улыбку.
— Что, безвременно усопшему мужу свечку за упокой ставить ходила? Молодец, хорошая жена, хоть и гражданская. Все правильно, девять дней сегодня… А денег-то на свечку хватило, вдовушка бедная?
Ничего не ответив, она лишь ускорила шаг, потом почти побежала, прижимая к груди сумочку. Однако голос тут же оказался рядом, снова зазвучал из окна насмешливо:
— Да ты не волнуйся, ему там теперь хорошо. По крайней мере, никаких забот нет. А вот тебе здесь плохо будет. Его заботы — теперь твои заботы. Уезжать тебе надо отсюда, поняла? Квартиру освобождать и рвать когти из города. И чем быстрее, тем лучше. Надеюсь, ты в курсе, что перед смертью твой приятель успел с квартирой расстаться? Так что уезжай, моя соломенная, не создавай проблем ни себе, ни нам.
