Соседи (СИ) - "Drugogomira"
Вот что он такое https://t.me/drugogomira_public/565
Бесполезно https://t.me/drugogomira_public/566
Вокруг следы https://t.me/drugogomira_public/569
В кулаке под саваном https://t.me/drugogomira_public/574
Неужели там лучше? https://t.me/drugogomira_public/575
Не захотел https://t.me/drugogomira_public/576
====== Эпилог // Знает. ======
2 мая
Ехать им от конечной до конечной по прямой. Это хренова туча остановок и примерно час пути. Так что пусть поспит. Пусть. Уже который месяц её личные сутки каким-то непостижимым для него образом вмещают двадцать пять, а то и все двадцать шесть часов. Из которых она спит хорошо если пять. И за целую вечность совместной жизни Егор не нашел гарантированно срабатывающего способа прекратить этот форменный беспредел.
Но не унывает. Уже ясно, что главное не отчаиваться и продолжать импровизировать. Чем он последнее время весьма активно занят.
Вообще, делить территорию с женщиной-электровеником довольно интересно, а когда сам в аналогичный режим временно войти не способен, умудряешься даже завидовать. Но вот ведь какое дело: и у электровеников заканчивается заряд. Ради того, чтобы успеть всё запланированное на день грядущий, Уля вскакивает в рань собачью – не удержишь рядом – и утихомиривается ближе к часу, а то и двум ночи. Вот батарейка и садится в неожиданные моменты. Как сейчас. Стрелки только за двенадцать перевалили, но стоило облюбовать самые козырные места в углу пока еще пустого вагона, как Ульяна, обвив руками торс, положила голову на плечо и уже спустя пару минут отключилась.
И теперь её, скорее всего, не разбудит ни диктор, ни резкие торможения состава, ни громкий смех разнузданных компаний подростков – никто и ничто. Благословенное метро… Не то чтобы Уля пребывала в бешеном восторге от идеи добираться до места своим ходом, но озвучила её сама: осознала наконец, что ещё чуть-чуть – и отсутствие возможности жить в привычном ритме приведет к тому, что от нечего делать её мужчина начнет штурмовать стены квартиры. А в её понимании заниматься восхождением по отвесным поверхностям ему пока «рановато».
Вообще, про штурм – правда. Посидишь вот так с полгодика взаперти, взвоешь и захочешь суеты, потоков людей, отвратительного горчащего кофе из ларька на площади и всего такого. Короче, накануне Ульяна взяла себя в руки и приняла волевое решение: раз уж за окном пруд давно растаял и первые листочки распустились, то пора, наконец, пробудиться от зимней спячки, потянуться, сделать зарядку и высунуть нос из своей берлоги. Только не в больницу, поликлинику, аптеку или до ближайшего магазина, а в нормальную жизнь. Егор, который свое мнение по данному поводу впервые высказал ещё в феврале, затем месяца полтора назад, а последнее предупреждение вынес вчера – молча, но вроде как достаточно доходчиво, – втихую отпраздновал вырванную в неравном бою победу.
Выползти на свет божий стоило хотя бы ради Коржа. Без кота и жизнь не та – вибрирующего тёплого мешка, состоящего из кошачьих сухарей и облака шерсти, неуловимо не хватает. Этот, конечно, уже и забыл, что когда-то приходилось делить личное пространство с такими двумя человеками, и не призна́ет. Однако сегодня придётся ему о себе напомнить, хочет он того или нет. Егор так и видит эту картину, причем во всех красках: дверь откроют, а рыжий хвост и встречать не выйдет. В лучшем случае, как раз в это время словно невзначай шествуя по маршруту «кухня – ванная комната», соизволит повернуть в их сторону морду. А в худшем и вниманием не удостоит. И будет им тогда поделом.
Ну… Поделом, да. Наверное. Убедить Ульяну съездить домой оказалось не так просто. Здесь пересекались сразу несколько «но».
Во-первых, Уля до вчерашнего дня включительно считала, что ему горным козлом по всей Москве скакать «рановато». Их совместные полгода прошли в волнениях за «чрезмерные нагрузки». В её волнениях, разумеется, не в его. Остаток осени, всю зиму и полвесны войны по этому поводу велись непримиримые, но вчера, когда после очередного озадаченного «а не рановато?» он, наградив её недвусмысленным взглядом, выбросил с балкона оба костыля, а следом трость, она капитулировала. К слову, что костыли, что трость исчезли с газона за жалкие десять минут, став кое-кому знаком свыше о том, что пора в конце концов успокоиться и перестать переживать из-за всякой ерунды.
Во-вторых, Уля по-прежнему не хочет знать свою мать. И если бы перед ними не стояла насущная задача вызволить брошенного на произвол судьбы кота, чует Егор, ещё годика полтора–два ему на аккуратную обработку этой упрямицы понадобилось бы. Не то что сам он соскучился по милой Надежде Александровне, не то что пылает необоримым желанием поскорее повидаться, однако нынешний расклад совершенно точно ему не по душе. Ну, потому что. Потому что хоть какие-то семейные связи, хоть самые поверхностные, сохранить необходимо. Потому что не готов он быть причиной вконец испорченных отношений, как не был готов никогда. Потому что хочет, чтобы Ульяне дышалось хотя бы малость, но легче. Вся эта ситуация с матерью продолжает грызть её круглыми сутками. Однако нет пока никаких признаков того, что Улю начало отпускать. Не заметил. И это давит. В том числе и на совесть, ведь что бы Уля на сей счёт ни говорила, оба раза решение оставалось за ним.
Будто бы.
Опустил глаза, проверяя, как она там. Да, или спит, или дремлет: длинные угольно-черные ресницы отбрасывают на бледную кожу тени, а дыхание мерное. Еще чуть-чуть – и голова, отяжелев, упадет с плеча. В нос проникает тонкий аромат коричного шампуня, и так и подмывает стиснуть в объятьях покрепче. Порыв останавливает лишь осознание, что вот тогда-то Ульяна и проснётся, как просыпается всегда, когда его посреди ночи внезапно топит мощной волной страха потери, а следом сносит приливом нежности. Человек, которого в иной выходной из пушки не разбудишь, умудряется чувствовать его шторма даже сквозь сон. И реагировать, утыкаясь носом в ключицу, оплетая руками и ногами… А после, распахивая ресницы и слегка отстраняясь, тревожно вглядываться в лицо. В общем, его тело его же Уле и выдаёт. Так что сейчас приходится держаться в рамках. Хотя, когда расстояния между ними нет ровным счётом никакого, владеть собой довольно сложно.
Она даже не подозревает, насколько красива. Любая бы удавилась за такую же фарфоровую кожу, аккуратный вздёрнутый носик и в меру пухлые губы, ресницы-опахало и струящийся к лопаткам водопад волос. Про глаза вообще лучше молчать – других таких морей он не видел. В других не тонул. Всё в ней, от макушки до пят, кажется ему совершенным. Всё! Каждая обнаруженная на теле крохотная родинка или ранее не замеченное пятнышко на радужке, плавные и резкие изгибы и линии, пропорции тела что вдоль, что поперёк. Временами проступающий на щеках лёгкий румянец, лучики в глазах, хрустальная хрупкость. Ногти, изящная шея, детские запястья и щиколотки, тонкие пальцы, острые крылья ключиц и лопаток, бархатистый обволакивающий голос. Она прекрасна на слух, запах, вкус и на ощупь. Но главное на расстоянии не увидеть. Главное почувствуют лишь те, кому она позволит быть рядом. Она несёт в душе свет и тепло. И каждая прожитая с ней минута полнится смыслом. И видишь его в каждой следующей, до скончания времен.
Кто-то, может быть, посчитает, что он просто «слишком влюблён»{?}[отсылка к песне группы «Нервы»], вот и идеализирует. Возможно. Пофиг. За эти месяцы его коллекция пополнилась тысячами фотографий, на которых она смеется, куксится или сердится, спит, танцует, готовит, читает, рисует; задрав на спинку длинные ноги, лежит на диване с ноутбуком; стоит под душем, греется под боком, пугается, нападает, ластится, уткнулась подбородком в острые коленки, о чём-то размышляет, задумчиво наблюдает, перебирает струны, вертит в руках его объективы, тянет шпагаты, ведётся на очередную провокацию, радуется, грустит и пребывает еще в сотнях разных состояний. Ульяна бракует каждую третью – всегда найдет к чему придраться. То ей «попа большая», то «щёки как у хомяка», то насчитает пять подбородков там, где под лупой не разглядишь и второй. Страшно представить, сколько шикарных автопортретов с Камчатки отправились в мусорную корзину, вместо того, чтобы лететь к кому положено. Поначалу, слыша эту ересь про попу или «толстые» коленки, Егор откровенно недоумевал, потом не менее открыто угорал, потом объявил молчаливый протест, потом ворчал, как старый дед, потом громко возмущался, а теперь просто при любом удобном случае показывает, что любит и попу, и щёки, и коленки, и всё, что в ней есть. Но, если честно, забацай из этих фотографий портфолио на каком-нибудь профильном сайте, и Улю закидают предложениями посотрудничать. И опять же, если честно, он не уверен, что будет рад.
