Оливия Голдсмит - Фаворитка месяца
Злодеи. Их было так много, все они встали в позу героев. Сай Ортис, Хайрам Фландерс, Боб Ле Вайн, Майкл Маклейн, Марти Ди Геннаро. И конечно, Сэм. Джан посмотрела на фотографию ее и Сэма, которая все еще стояла на прикроватной тумбочке и сунула ее в мусорную корзину. Это было в Санта Крус. Всего несколько месяцев назад. Тогда Джан думала, что он может любить ее. Тогда она думала, что он достоин любви.
Еще одна правда: она была рада, что прошла через это. Джан принадлежала ему, была отвергнута и сгорела от оскорбления, совершенно такого же, как и другие чувствительные и серьезные девушки. Но, в отличие от них, Джан по крайней мере имела возможность переделать себя и затем испытать его страстное желание. Однако конец был таким же. Ничего не изменилось. Красота не спасает от предательства. Разве Джан не слышала это от Май? И от Брюстера Мура? Кому нужна красота? Это лишь еще одна ловушка для женщины. Не что иное, как ловушка с ловцами.
Джан пошла в ванную, чтобы упаковать зубную щетку, дезодорант и все, что обычно находилось там, обещая сделать ее более молодой, привлекательной и красивой.
Женщина взглянула на себя в зеркало: четко очерченное, выразительное, симметричное, совершенное лицо. И еще раз она увидела свои глаза – свои старые глаза, те прежние глаза маленькой девочки. Глаза преданного и брошенного ребенка. Они были отдельно от нее, смотрелись отдельно от лица, походившего на маску. Джан снова ударила эту маленькую девочку, еще раз заставила ее испытать боль.
– Прости меня, – прошептала она и обнаружила, что плачет. – Я так виновата перед тобой. – Изображение в зеркале затуманилось от ее слез. Джан вытерла их. – Я виновата в том, что ненавидела тебя, что причинила тебе столько боли. – Джан подумала о тех годах, когда ее отвергали при попытках пробиться в Нью-Йорке, отвергали мужчины, не хотевшие ее; о собственном истощении; об агонии в больнице. – Прости меня, – прошептала она снова. – Я верила им, а не тебе. – Джан посмотрела в свои собственные глаза, теплые, карие, не изменившиеся и такие печальные. – Я никогда больше не сделаю это снова. Обещаю тебе. Я никогда не поверю им снова.
Она повернулась к выстроившимся вереницей баночкам и пузырькам, взяла одну из них – такую хорошенькую, как жемчужина.
– Никогда! – воскликнула Джан и швырнула маленькую бутылочку на мраморный пол, и та разбилась, разлетевшись на крохотные яркие осколки.
Джан взяла следующую баночку. «Систематический дневной крем против старения кожи». Где они берут эти названия? Джан и его швырнула через всю комнату, и тяжелые белые осколки рассыпались по полу. Потом она взяла крем для глаз, кондиционер для волос, крем для рук, тональный крем – все это тоже полетело через комнату. Потом одну за одной Джан стала открывать коробочки с тенями для век. Тяжело дыша, она вытряхивала каждую и размазывала по стене или швыряла на пол. И этого было недостаточно. Все надо уничтожить за ту ложь, которую они внушали: «Пользуйся мной и будешь красивой», «Накрась мною веки и ты будешь любимой». Джан разбрызгала духи из пульверизатора, и комната наполнилась ароматом, словно распустилось множество цветов. Женщина уже задыхалась, но не могла остановиться, не хотела остановиться.
Всю свою жизнь Джан была недостаточно хорошенькой. Она теряла работу, мужчин и самоуважение потому, что была недостаточно похожа на модели в журналах, на киноэкране, на телевидении. Джан знала, что ни эти модели, ни она не будут выглядеть совершенно без умелой косметики, постоянного ухода за волосами, тренера, голодной диеты, маникюра и целого легиона специалистов по созданию иллюзий. Без сомнения, в Америке не было ни одной женщины после сорока, которая была бы удовлетворена тем, как она выглядит. Без сомнения, женщина рискует заболеть раком, пытаясь искусственным путем увеличить свой бюст. Голливуд, мужчины – все они завуалированно заставляют женщин ненавидеть себя за то, что они не выглядят как Лайла Кайл.
Джан вновь посмотрела в зеркало. Хуже всего было то, что она помогала распространению лжи. Джан пользовалась услугами хирурга, она морила себя голодом, уменьшала свой аппетит, свой возраст, свое лицо.
«Я помогала им, – думала Джан. – Я помогала Марти и Саю, и Сеймуру и Эйприл. Я помогала им протолкнуть их продукцию, протолкнуть имидж. Я помогла «Фландерс Косметикс» в стремлении утвердиться. Я помогала продавать ложь. И меня за это любили. Это значит, что по-настоящему меня никогда не любили».
– Никогда! – вскрикнула Джан и, схватив сиреневую помаду Шанель, стала писать ею на зеркале. Когда она писала «Никогда», помада сломалась. Джан отшвырнула ее, взяла другую и продолжала писать до тех пор, пока все зеркало не было покрыто разноцветными словами «Никогда», а пол не был усыпан обломками двух дюжин помад. Джан вернулась к парфюмерии.
Недостаточно стесняться того, как вы выглядите. Вам приходится стесняться и своего запаха. Вы не должны пахнуть женщиной. Вам надо пахнуть как лилии, или туберозы, или эвкалипт. Вам нужен аромат цитрусовых, или мускуса, или фиалок. Облейтесь дезодорантом, потом духами, и вы будете свежи и душисты, как букет лилий.
Одним махом Джан сбросила дорогие флаконы на пол. Хрустальные бутылочки трещали и хрустели у нее под ногами.
– Да! – кричала Джан.
Теперь от нее пахло, как от проститутки. И это было подходяще. Джан продавала и сама была продана Эйприл, Сэмом, Саем Ортисом.
– Но больше никогда! – кричала она, и ее начало тошнить от запахов.
Джан схватила оставшуюся пудру и другую косметику. Она била все, что могла, вытаскивала все новые и новые ящички, вываливала их содержимое на пол и крушила все, что можно.
Джан перевела дыхание и оглядела комнату. Разгром был полный: ее престижная ванная, женский храм, была забрызгана мерзостью, которая, как учили ее и каждую американку, была им необходима.
Джан лежала на софе в своей огромной пустой комнате. Жилая комната? Этот мавзолей? Нет, отказаться от этого не слишком тяжело. Но что она сделает потом?
Джан подумала о Нью-Йорке, о своей жизни с Сэмом, о расставании. Она думала о Молли и Чаке, о Нейле, о тех двух ужасных, одиноких годах, которые провела после разрыва с этим миром.
Хотела ли Джан, чтобы этого никогда не было? Желала ли она подтвердить свое тождество с Мэри Джейн?
Джан не могла ответить на это утвердительно. Она была рада тому, что стала хорошенькой. Не для каждого, конечно, а для себя. Не будучи никогда красавицей, Джан всегда жаждала ею быть. И если бы она не прошла через хирургическое отделение, то никогда бы не вкусила этого. Джан подумала, что хорошо знает разницу между жизнью красивой женщины и жизнью уродки. Она испытала это. И была рада.
