Хуан Бонилья - Нубийский принц
Негры, сидевшие на соседней кадке, повернулись к нам. Один из них поднялся на ноги. Испугавшись, что к парню со шрамом спешит подмога, я шагнул назад, но настырный проводник схватил меня за рукав. Пришло время выходить из игры. Я сказал:
— Ну все, довольно. Оставь меня в покое.
Должно быть, я говорил слишком громко. Негр, который по-прежнему, поджав ноги, сидел на краю кадки, решил вмешаться. Он подошел к нам и спросил, в чем дело. Этот парень говорил по-испански куда лучше, чем мой проводник, который бесцеремонно запустил левую руку в карман моей рубашки и достал фотографию.
— Ты его знаешь? — спросил он по-испански. Я не сомневался, что негры станут общаться между собой на неизвестном мне наречии, и несказанно удивился любезности паренька, заговорившего с приятелем на моем языке. Второй негр взял у первого страницу со снимком. У него были ярко-желтые ноги, как на картине сюрреалиста. Бросив взгляд на фотографию, он подозвал оставшегося товарища то ли на искаженном английском, то ли на своем родном языке. Третий негр поспешно приблизился. Я подумал, что правильней всего будет подарить им снимок и смыться подобру-поздорову.
— Он боец, — сказал третий негр тонким голосом, который никак не вязался с его свирепой внешностью.
Ни один из трех не прошел бы и предварительного отбора в клуб “Олимп”. Третий негр, вероятно, вылил на себя целый пузырек одеколона, и исходящий от него аромат вперемешку с окружающей вонью — цветочные кадки давно превратились в мусорные баки — вызывал дурноту.
— Ты его знаешь? — спросил я.
— Мы все его знаем, — ответил второй негр.
— Видишь, я помогаю, — встрял первый.
— Как его найти? — спросил я то ли всех сразу, то ли каждого по отдельности, то ли самого себя.
— Я нахожу, если ты мне помогаешь, — пообещал первый. — Он дерется в тотальной бойне.
Я не знал, что такое тотальная бойня: новый вид спорта или притон для подпольных боев.
— В субботу он дрался и победил. Он отличный боец. Ты его зачем ищешь? — спросил первый негр, вмиг превратившийся из человека, который никогда не встречал нубийца, в его лучшего друга.
— Ищу, потому что он мне нужен. А ты знаешь, где его найти?
Я чувствовал, что под ногами у меня зыбучие пески: чем сильнее трепыхаешься, тем глубже проваливаешься.
— Я могу, я знаю, — заявил третий негр.
Я представил всех троих в аэропорту, под конвоем, измазанными собственным дерьмом, чтобы полицейские не могли их схватить.
— Я могу. Дай мне телефон, я позвоню, когда снова будет бой.
— Нет, не пойдет, — возразил я нетерпеливо. — Бои меня не интересуют. Я хочу найти его до того, как он снова будет драться.
— Иди в парк магнолий, — сказал второй негр, кивнув в сторону парка, который его товарищ называл “тот, что впереди”.
Заглянув в парк наутро, я и вправду обнаружил несколько магнолий, а еще гигантский фикус, пару десятков пальм и какие-то кусты, которые я, полный профан в вопросах ботаники, так и не смог идентифицировать.
— Я пойду в парк магнолий и найду его, дай мне телефон, я позвоню и устрою вам встречу, — предложил третий негр.
Я сдался. Негр не стал записывать продиктованный мною номер. Он заверил меня, что у него прекрасная память на важные телефоны. Как только я распрощался с предприимчивой троицей и двинулся прочь, в моем кармане завибрировал мобильник. Я не стал отвечать. На пути в отель я жестоко корил себя за трусость: конечно, эти трое могли ограбить меня, избить или вообще изнасиловать, но ничего такого ведь не случилось. И все же я был доволен собой: по крайней мере, я знал, что мой нубиец действительно находится в Малаге, и, хотя то обстоятельство, что он стал бойцом в подпольном клубе, не облегчало мне задачу вербовки, я приблизительно знал, где его искать. Я достал телефон: оказывается, мне звонили из родительского дома. Перезвонив, я нарвался на отца. Он только буркнул: передаю трубку твоему брату. Брат сообщил мне горькую весть: мама умерла, попала под автобус. Все решили, что это был несчастный случай, но мы-то с ним знали: она покончила с собой.
Когда кто-то из твоих близких совершает самоубийство, мир вокруг тебя превращается в огромный дом, где все перевернуто вверх дном, где отражение в зеркалах оплавляется и тает, тень не стелется за тобой по полу, а взмывает к потолку и, словно чужая, отказывается повторять твои движения, цветы оборачиваются ужасными монстрами, человеческие шаги напоминают скрежет железа по стеклу, голоса звучат, как вой диких зверей, стрелки перестают бежать по циферблату, а из кранов в ванной вместо воды вырывается чудовищный вой, который пробирает до костей и еще долго отдается в ушах. Трудно придумать более подходящее место, чтобы получить весть о самоубийстве матери, чем забытый богом нищий город, наполненный баррикадами из мусорных контейнеров, дерьмом и злобными крысами. Я сказал брату, что не смогу приехать на похороны, хотя он, конечно, и так это знал. На вопрос о самочувствии отца он, должно быть, пожал плечами. “Держись, — сказал я брату, — будь сильным”. Сам я, как ни странно, почти не чувствовал боли. Я был готов мужественно отразить приступ горя, но оно все не наступало. Наверное, затаилось, чтобы застать меня врасплох, но, сколько я ни думал о Севилье, сколько ни воображал сцену маминой гибели, в сердце моем не было ни отчаяния, ни грусти. Я зашел в цветочную лавку у входа в парк и купил розы. Когда Лусмила поинтересовалась, откуда у меня цветы, я рассказал ей о смерти матери, утаив, что почти отыскал нубийца. В ответ на мое горькое признание: “Мама умерла”, албанка пожала плечами:
— Моя тоже.
Тогда я решился задать вопрос, мучивший меня в последние дни.
— За что ты на меня взъелась?
Ответом мне была солнечная улыбка.
— Ты что-нибудь выяснил?
Лусмила ждала меня в гостиничном баре, потягивая джин-тоник, на ней была маечка с коротким рукавом, на открытом плече красовалась татуировка в виде кораблика на гребне зеленой волны. На столе стоял непочатый стакан виски, и я предпочел думать, что албанка заказала его для меня.
— Да. В этом городе решительно негде спрятаться от вони. А ты?
Открытие Лусмилы как раз вернулось из уборной: высокий черноглазый красавец с массивной нижней челюстью, пышными волосами и мускулистым торсом, туго обтянутым майкой. Он представился, но я не запомнил его имени.
— Кандидат в модели? — шепотом поинтересовался я у Лусмилы, уступая ее приятелю место за столом и стакан виски.
— Это личное, — отмахнулась она.
Сначала я подумал, что интрижки албанки могут дать мне существенное преимущество, но тут же одернул себя: моя напарница не стала бы терять время на этого красавчика, не обладай он мало-мальски интересной информацией. А что, если мы имеем дело с организатором подпольных боев? Впрочем, я понятия не имел, насколько Лусмила продвинулась в своих поисках, а облегчать ей жизнь в мои планы не входило, так что я почел за благо подняться к себе в номер.
