Ольга Шумяцкая - Эль скандаль при посторонних
— Пульхерия Ивановна, дорогая, — негромко сказала Модестовна. — Оторвитесь на минутку. Я привела вам новую ученицу.
Старушка широко улыбнулась, радостно закивала головой и еще резвее замахала ручками, что означало: «Сейчас, сейчас, только закончу свою партию. А вы пока полюбуйтесь на моих ангелочков».
— Подождем, — сказала Модестовна, усаживаясь в кресло.
Но Мурка ждать не стала. Мурка шагнула прямо на сцену и протянула Пульхерии лапу с наколкой.
— Я тут насчет «Нарьян-Мара» интересуюсь, — грубо сказала она.
Пульхерия посмотрела на Мурку, перевела взгляд на ее лапу и уставилась на наколку. Глаза ее начали расширяться и через минуту уже катились прочь из орбит. «Шипучки-и-и-и!» — тянула Пульхерия, и голос ее уходил куда-то в поднебесные выси. Он становился все тоньше, тоньше, и наконец, взвизгнув, как несмазанные тормоза, Пульхерия отскочила прочь от Мурки. Тут она подавилась собственным голосом, закашлялась, захрипела, согнулась пополам и схватилась рукой за горло.
— На понт берешь, начальничек! — прохрипела она, с ненавистью глядя на Мурку. — Нарьян-Мар без мазы клеишь! Мы туруханские, нам ништяк!
Модестовна квакнула и приложила сучковатую лапку к тому месту, где у нормальных женщин обычно располагается грудь.
— Пульхерия Ивановна, милая моя! — воскликнула она. — Что, прошу прощения, за жаргон! Откуда такие выражения, голубушка?
Пульхерия тряслась мелкой дрожью. Поклацав зубами, видимо, для острастки, она залезла в карман, вытащила кусок газеты, махорку, скрутила цигарку и закурила.
— Я тебе не голубушка, крыса ты подколодная! — процедила она сквозь зубы и сплюнула прямо на сцену. — Я тебе в натуре бабаня Любаня. Так меня на зоне конкретные пацаны звали, и ты так зови!
Модестовна остекленела. Она глядела на бывшую Пульхерию Ивановну остановившимися глазами, и Мурке на секунду показалось, что если подойти и щелкнуть ее пальцем по лбу, то она рассыплется на мелкие осколки. Подошла и щелкнула. Из любопытства. Модестовна не рассыпалась. Модестовна шумно перевела дух и вдруг заорала:
— Милицию! Немедленно! Ко мне в кабинет! Оборотень в детском заведении! Объяснительную! Писать! Дети в опасности! Ноту протеста в ЮНЕСКО!
И умчалась к себе в кабинет.
Все-таки она была дамой старой закваски, а дамы старой закваски из-за таких пустяков не ломаются.
— Мне милиция без надобности, — пробормотала экс-Пульхерия и поплелась за ней. — Я уж лучше на мирные переговоры.
Мурка пошла следом.
В кабинете у Модестовны бывшая благородная девица сочиняла объяснительную записку.
ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА НОМЕР СЕМЬ,
в которой происходит саморазоблачение оборотней
Я, Пульхерия Ивановна Колобков а, она же бабаня Любаня, она же Вольфсон Голда Мееровна, она же Райка Острое Перо, она же Арво Гуусинен (в том случае, если на дело приходится идти в мужском платье), она же пани Иржичка, она же Милашка Сью, со всей ответственностью заявляю, что в институте благородных девиц никогда не училась и о Керенском знаю только понаслышке, так как в гимназию мне ходить было рано, а в школу поздно. Музыкальной грамоте не обучена, как, впрочем, и любой другой. Букв не знаю. Цифр не разумею. Нот не различаю. Также не умею:
1) водить машину;
2) звонить по телефонной карточке;
3) пользоваться Интернетом;
4) включать электрическую плиту;
5) заполнять налоговую декларацию;
6) расплачиваться картой VISA;
7) есть ножом и вилкой;
8) готовить суши;
9) вставлять диск в музыкальный центр;
10) чинить перегоревшие пробки;
11) кататься на велосипеде, самокате и сноуборде;
12) переключать каналы на телевизоре.
Умею:
1) вскрывать сейфы;
2) отличать фальшивые бриллианты от настоящих;
3) варить баланду;
4) ботать по фене;
5) мотать срок.
Первый раз меня замели в 1923 году. Взяли с поличным в ювелирном отделе магазина №5 Моссельпрома. Шили дело на 10 тыщ, однако брильянтовые серьги в виде серпа и молота, а также рубиновый кулон в виде наковальни мне удалось выбросить в канализационный люк, где они и утонули на благо молодой советской республики. Всего отбывала наказание в местах лишения свободы особо строгого режима 8 раз общим стажем 38 лет 5 месяцев 13 дней. Последние 5 лет скрывалась под именем Пульхерии Колобковой в детской хоровой студии «Заинька». Детей люблю и воспитываю в духе беззаветного служения Родине. Что касается романса «О, смерть, молю, поторопись!», то его я придумала сама в минуты культурного досуга за чашечкой чифиря на нижних нарах в бараке №8 Туруханской женской колонии «Лютик» (по имени начальника колонии В.П. Лютого).
С общим лагерным приветом!
Со слов Пульхерии Ивановны Колобковой записано директором детской хоровой студии «Заинька» Э.М. фон Ризеншнауцер.
P.S. Прошу особо отметить, что объяснительная записка продиктована мною совершенно добровольно, после того как мой урок был безобразно прерван вульгарной девицей с наколкой на правой руке, которую я ошибочно приняла сначала за сеструху на воле, а потом за подсадную ментяру, тем более что она интересовалась по поводу Нарьян-Мара, где я никогда не сидела, а только слышала от Надьки Бешеной, что там не малина. Обещаю больше так глупо не ошибаться.
P.P.S. А о том, что кино теперь звуковое, я только вчера узнала от воспитанника младшей группы Феди Конопушкина! Честное слово!
Целую,
П.К.
Мы можем только догадываться, чем закончился казус с Пульхерией Ивановной. Когда Мурка в полной несознанке выползала из дверей кабинета Модестовны, туда как раз подтягивался наряд милиции, а сама Модестовна трясла Пульхерию Ивановну за грудки, приговаривая: «Ах ты, сучара позорная!» Говорят — Мурка специально ходила узнавать в районный отдел дошкольного образования, — так вот, говорят, что Модестовна сильно погорела на этой истории, была вчистую уволена из хора и последние годы жизни провела в подземном переходе под Невским, где по многочисленным просьбам трудящихся исполняла романс «О, смерть, молю, поторопись!». Что стало с Пульхерией Ивановной — неизвестно. Мурка предполагает, что она растворилась без остатка в степях Туруханского края.
Но это все случилось потом, а пока Мурка брела себе потихоньку домой и сильно обижалась. Она обижалась на Пульхерию Ивановну, которая назвала ее вульгарной девицей. Сама Мурка считала, что хороша, как серебристый ландыш. Придя домой, она снова села за газеты и с утра понеслась на очередной просмотр в очередное модельное агентство. Решив покончить с пением, так, собственно, и не начав, она сделала ставку на мимику и жесты. Она начала ходить по разным модельным агентствам и показывать разным комиссиям свои жесты. И мимику тоже. Она вообще считала, что мимика и жесты — ее сильная сторона. Надо сказать, что члены комиссий, перед которыми Мурка изображала танец своего довольно внушительного животика, так не считали. Они как один — Мурка потом утверждала, что они сговорились между собой и решили ее извести, — так вот, они как один нагло интересовались ее возрастом. И она так же нагло отвечала, что ей двадцать четыре года. Хотя внутренне чувствовала, что они ей не верят. Нет, точно она этого не знала. Никаких свидетельств того, что ей не верят, не было. Но вот смутное ощущение... Поэтому Мурка стала потихоньку прибавлять себе годы. Каждый раз — по годику. А так как на просмотры она ходила по нескольку раз в день, прибавлять пришлось резво. И скоро она дошла до ста восемнадцати лет. Тут Мурка спохватилась и подумала, что, может, с таким возрастом обратиться в Книгу рекордов Гиннесса? Может, она уже рекордсмен? Может, хватит скакать по подиуму? Может, пора на заслуженный отдых? Как всегда в минуту тяжелых раздумий, она легла в постель и закурила коричневую вонючую сигаретку. Мурка предавалась размышлениям о том, не сменить ли амплуа и род деятельности. В принципе ничего не мешало ей стать рекордсменом по весу. Или по лени. Или по количеству съеденных фиников (тут Мурка зажмурилась и мечтательно поглядела в потолок). Или... Но Мурка не успела додумать свою плодотворную мысль. У нее зазвонил телефон. Мурка поежилась и нехотя сняла трубку. Она еще не знала, что этот звонок перевернет ее жизнь.
