Арина Холина - Письма на воде
– Вас что, страсть врасплох захватила? – смеялась я.
– Не знаю, что ты имеешь в виду, но мы обстоятельно разделись, одежду сложили в одно место… Мы там, между прочим, часа три провели.
– Да ладно тебе! Три часа? И никто вас не застукал?
– Это было наверху. Где чердак. Там два лестничных пролета, на которых никто не бывает. Но начинали мы внизу.
– Но три часа?!
– Ну так уж случилось, – Саша улыбнулась. – Увлеклись.
– Ты молодец… От гостиницы со шлюхами нос воротишь, а в подъезде – пожалуйста, бесплатное пип-шоу!
– Я, кажется, завидую его жене, – призналась Саша. – Он просто лучший. У меня такого секса не было с Анталии.
– Ты что, одна из тех, кто занимается сексом с турецкими аниматорами? – осудила ее я.
– Это был очень даже русский футболист, – посмотрела с упреком Саша.
– И что дальше?
– Что? – переспросила она. – Ничего. Посмотрим.
Никиту я встретила через неделю в магазине.
– Не знала, что ты тайно восхищаешься женским бельем! – воскликнула я, застав его за разглядыванием сиреневого лифчика. – Хочешь, подарю тебе свои стринги?
– Покупаю жене подарок, – Никита повертел в руках шелковый бюстгальтер.
– Ты знаешь ее размер?
– Она все равно такое не наденет.
– Такое какое? – уточнила я.
– Ну, без меха там или рюшек этих… – буркнул Никита. – Для нее это слишком просто.
– Да ты что?! У вас такие ролевые игры?
– Слушай, может, я ей лучше соковыжималку куплю? – Никита посмотрел на меня с тоской.
С тех пор как я отучила его от жадности, Никита стал очень внимательным. Наверное, если бы он хоть малость привлекал меня как мужчина, мы бы стали хорошей парой. Но почему-то, по какому-то неписаному закону жизни, по причуде провидения, нас не влекло друг к другу, хоть я и считала его одним из самых красивых в мире мужчин.
Его лицо, каждая черта которого была отточена, как деталь «Ягуара»: выразительные, сумасшедшие глаза; губы, которые хотелось, закрыв глаза, мягко целовать в самый уголок и терять сознание от ударившей в голову нежности… – все это ничуть меня не возбуждало.
Но было время, когда мы дружили. Я ругала его за скаредность, высмеивала его невежество. Мы смотрели кино, и я заставляла его читать книги. Не то чтобы это пошло ему на пользу, однако он больше не отрицал мир, в котором люди восхищаются сложными мыслями, все меньше интересовался синематографом для толпы, узнал и полюбил Гарика Сукачева времен «Бригады С».
А меня Никита избавил от снобизма закрытой английской школы, где не читать Фрейда было так же стыдно, как слушать группу «Ласковый май».
– Никита, разве это нормально – подарить девушке на праздник соковыжималку?
– Поверь мне, ей понравится.
– Тогда пойдем в «Видео», – предложила я.
Мы уже тащили коробку в машину, когда я спросила:
– И что Саша?
– Что?
– Что?
– Можно, я не буду об этом говорить? – произнес он, отвернувшись.
– Вот это да! – подбоченилась я. – Что за разговорчики? Выкладывай!
Никита молча открыл машину.
– Никит! Я не поняла. Сейчас я решу, что ты влюбился.
– Я не влюбился, – немедленно отозвался тот. – Просто она мне понравилась.
– А эта твоя… с соковыжималкой?
– Ну ты же знаешь…
– И что, ты будешь с Сашей еще встречаться?
– А мы встречались.
Я растерялась. Саша должна была мне рассказать!
– Мы были у нее. Такая квартира красивая.
– Это все, что ты можешь сказать?
– А что говорить? У меня Ира, у Саши… тоже что-то там…
– Ты никогда не думал о разводе?
– Нет! – отрезал он.
У них был захватывающий секс. Саша говорила, что чувствует себя с ним свободной. Как героиня порнофильма. Не стесняется своих фантазий, желаний.
Мы все – те, кто старше двадцати пяти – выросли с ощущением, что в сексе есть нечто запретное, непристойное. Наши родители выглядели так, будто никогда не занимаются сексом. Мы дрожали и краснели, если герои фильма обнимали друг друга.
Мы ненавидели свои тела и стыдились их.
У моей подруги растет умная и красивая дочь, которая тайно, пока еще тайно, смотрит телевизионные передачи о сексе. МТВ сделало для нескольких поколений много больше, чем Фрейд, Юнг и Фромм. И если вы думаете, что дочь моей подруги стесняется лишнего веса или прыщиков, то вы ошибаетесь. Ничто не заставит ее чувствовать себя непривлекательной. Они другие, современные дети. Они точно знают, что у подростков должны быть прыщи. И что секс – это то, чем занимаются родители, заперевшись в комнате на замок.
У нас у всех есть секретные желания, в которых мы боимся себе признаться. Мы скованны и считаем оральный секс чем-то, что требует полного доверия между партнерами.
Саша сказала, что никогда не ощущала себя такой развратной. И никогда ей не было благодаря этому так хорошо с мужчиной. Она открылась.
Никита связывал ей руки. При этом рассказывал все, что сделает с такой дрянной девчонкой, маленькой шлюшкой.
Они были потрясены.
Ведь совсем недавно Никита считал, что его сексуальная жизнь полна. Он так часто менял женщин, что обаяние новизны помутило его разум.
Никита обладал единственным скудным знанием, что секс с одной и той же девушкой надоедает, а каждая новая любовница встряхивает все до единого чувства. Едва приняв душ после секса с очередной девушкой, он уже мечтал о новой.
Я считала его больным. Но он не был сумасшедшим, он просто тогда не знал, что есть Саша.
Им было страшно. Они ждали, когда же устанут друг от друга.
Они встретились невинными, потому что оба никогда в жизни не любили, а то, что они принимали за любовь, было лишь жалким удовлетворением детских желаний.
– Ты его любишь? – спрашивала я Сашу.
Та задумывалась.
– Вряд ли. У меня, конечно, есть некоторое помутнение рассудка… Мы ведь даже не разговариваем. То есть кто-то что-то говорит, но я не помню – что.
– А ты бы хотела быть с ним? Если бы он ушел от жены? – пытала ее я.
– Нет! – воскликнула Саша. – Ни за что! Я же его почти не знаю! Ты что… Секс, конечно, обалденный, но мне ведь не шестнадцать, чтобы из-за этого ломать и крушить все живое. Пусть живет со своей женой, она же нам не мешает…
Ирочка не мешала. При том, что она была ревнивой, не думаю, что ее чувства были продиктованы любовью. Ей просто нравилось быть маленькой гаденькой сучкой, которая не может привлечь людей своим обаянием, но лелеет миф о собственной значимости. На деле это означает, что она не умеет дружить, но удовлетворена тем, что мешает всем жить. Правда, это касалось лишь тех, кто был в ее зоне видимости.
