Галина Лифшиц - Невеста трех женихов
И все! И улетел ее мальчик в далекие края. Тот, каким был когда-то: умненьким, веселым, спокойным, приветливым. Одна оболочка осталась. Да и та…
Как же мать винила себя!
Ведь и от нее зависело, чтобы эта смертельная мерзость не просочилась, не пролезла в страну. Вот они идут, гладкие, улыбающиеся. Ну, кто из них тащит с собой смерть чужим детям? Ради денег своих вонючих. Им-то все равно, что дети гибнут! Разве им там т а к дети достаются? Ты попробуй его роди, выкорми, выучи, одень, обуй…
…Вон эта сука прется. Э-э-э, да у нее паспорт наш, российский! Это самые сволочи из всех. Здесь на чужом горе наживутся, настроят на детской крови виллы-дворцы и живут припеваючи. Что им чужие слезы, надежды разбитые. Ишь, вырядилась, подколодина!..
Никак особенно Инка не «вырядилась». Просторное мягкое пальто, удобные туфли, все неброское. Но в глаза бросалась она сама, со своей явной красотой и врожденной элегантностью.
Инна собиралась беспрепятственно пройти по «зеленому коридору» к выходу, где ждал ее муж, но путь ей преградила крупногабаритная тетка непонятного возраста с отечным лицом и воспаленными глазами, в серой таможенной форме.
– Откуда летите? – спросила она неприязненно.
– Из Парижа, – улыбнулась Инка.
– Сколько иностранной валюты с собой? – последовал строгий вопрос.
– Сто долларов, вроде. Не больше, – продолжала улыбаться Инна.
– На какие средства будете жить в Российской Федерации?
– То есть как на какие? Я тут дома. У меня муж… Он меня встречает… И потом… – тут Инна осеклась. Наверное, не стоит говорить про кредитные карточки. Кто его знает, к чему могут прицепиться. Лучше помолчать.
– Вы уверены, что вам нечего декларировать? – с ударением на каждом слове произнесла суровая таможенница.
– Конечно, уверена. Абсолютно и стопроцентно.
– Пройдемте, женщина, – приказала отрывисто таможенница.
«Наверное, меня будут сейчас обыскивать», – подумала Инка, подходя к чему-то вроде кабинки.
Совесть ее была совершенно чиста, она нисколечко не волновалась, наоборот, испытывала что-то вроде интереса к тому, как это все произойдет. Досадно только, что не удалось беспрепятственно выйти в первых рядах, что отодвигается долгожданное время встречи. Ладно, ничего, зато будет потом о чем рассказать.
Таможенница лапала ее грубо, с ненавистью. Интересно, что она надеется найти? И что можно спрятать под тонким облегающим трикотажным платьем?
Подошел еще один сотрудник, Инна услышала слово «наркотики». Ничего себе! Ну, пусть ищут, недолго искать-то в ее барахле. Она вынула все свои вещи из сумки, как ей было приказано, и с любопытством смотрела, как красноглазая баба отдирает ножиком подкладку ее сумки. Неужели двойное дно ищет? Вот «дютюктива»! Жалко было, конечно, симпатичную дорожную сумочку, кто ее теперь зашивать-то будет? Уж явно не эти, блюстители.
Тетёра раздраженно отбросила в сторону трусики и лифчики. Принялась за косметичку. Все разворошила вконец. Высыпала на стол душистую пудру «Герлен». Вот это было уже сильно жаль.
– Зачем вы так? – покорным голосом спросила Инна, поняв, что пределов для этой дамы «при исполнении» не существует. – Вы же можете привести специальную собаку, она все обнюхает. Во всех аэропортах есть…
– Советы будете давать там, откуда прилетели, – отрезала тетка.
Но другой таможенник кивнул Инне и что-то сказал в передатчик. Хоть он ее не ненавидел, от этого становилось немножко легче.
Теткины глазки злорадно загорелись, когда она открыла бумажник и извлекла оттуда пачку зеленых денег.
– Сколько вы сказали? Сто долларов? – произнесла она зловеще и позвала: – Смотри, Николай!
– Там даже меньше, скорее всего, – спокойно подтвердила Инна.
– А вот это мы сейчас посмотрим.
Долларов насчиталось восемьдесят три. Однодолларовыми бумажками. Их Инка держала, чтоб расплачиваться за такси или давать на чай.
Видно было, что душа таможенницы жаждет реванша после досадного облома.
– Разувайтесь, – приказала она.
Пришлось подчиниться. Инка сбросила туфли, нагнулась, поднимая их с пола, протянула женщине в сером.
Николай что-то тихо сказал своей коллеге. Инна поняла, что он предлагал остановить дальнейшие действия до прихода какой-то бригады.
– Не учи, разберусь, – огрызнулась та, вспарывая подметку.
– А в чем же я пойду? – изумилась Инна. – У меня же другой обуви нет.
– Отвезут куда надо и так, – донеслось до нее бурчание.
Стало совсем уже не смешно и не интересно. Скорее даже страшно.
– Меня там муж ждет, попросите его войти, мне плохо, – обратилась Инна к Николаю.
Живот ее свело от ужаса.
– Не положено, – ответил тот с неказенным сочувствием.
– Для мужа вы еще не долетели, – прошипела Инкина противница.
Это было уже слишком. Какая-то последняя заветная черта стерлась. Вместе с ней исчез страх и непонимание.
– Нет, для мужа и для всех, кто меня ждет, я долетела. Никто не скроет в моей авиакомпании, что я вылетела и приземлилась, прошла паспортный контроль. В компьютер меня на границе занесли. Так что – ошибаетесь! Я уже тут, дома, среди знакомых и понятных мне с детства людей, – с отчаянной силой четко выговорила Инна.
– Вы собирайте свои вещи, можете идти, – решил неожиданно Николай.
– А тут моих вещей больше нет. Главное, не забывать, что тут, дома, у нас ведь нет ничего своего. Мое – мое, и твое – мое, да?
Инна встала босая, накинула на плечи пальто, взяла паспорт и пошла к выходу, оставив разворошенные вещи, к которым противно было бы теперь прикоснуться.
Плевать. Главное – избавление. Приехать домой и отмыться. Забыть как страшный сон.
– Стой! Дай сюда! – рванулась внезапно таможенница, выхватывая из Инниного кармана забытую несчастную Малю.
Потом Инна ничего толком не могла вспомнить про это. Память спасала, закрывая дверцу, за которой пряталось самое страшное, наполненное бесформенной невыносимой болью.
Ирина Андреевна быстро распотрошила ножом игрушку, исполненная уверенности, что наконец-то нашла.
– Маря! Маречка! Маря-чан! – кричала, не останавливаясь, как безумная, Инна.
– Зови-зови, не дозовешься, – бормотала Ирина Андреевна, выковыривая теплую Малину мякоть. – Житья от вас, проклятых, нету…
Горькие слезы вскипали в голосе несчастной матери.
Когда подошла бригада с собакой, равнодушно отвернувшейся от разбросанных Малиных внутренностей, было уже поздно. Ничего нельзя было вернуть и исправить.
Инна задыхалась от незнакомой боли. В сердце? В душе?
