Татьяна Успенская - Украли солнце
— А вы захотели бы? — сказала первые слова за долгий день Магдалина.
— Что? — не понял он их.
— Это добровольно? — не отвечая, задала новый вопрос.
— Что? — спросил. И тут же понял, о чём она. — Конечно, добровольно. Хочешь, делай модели, хочешь, пой, танцуй.
— А если не хочу?
— Чего?
— Петь, танцевать, делать модели. Добровольно или обязательно я должна проявить, как вы говорите, свой «талант»?
Это же очевидно: человек, кроме работы, должен интересоваться чем-то ещё. Опять вывернула всё шиворот-навыворот!
— А вы захотели бы? — повторила Магдалина.
— Что «захотели бы»? — машинально переспросил, не уяснив для себя, в чём же вышла ошибка с талантами?
— Изо дня в день всё своё свободное время делать киль или борт? Второй рабочий день? Чем ваша «самодеятельность» отличается от тупой и тяжкой работы на фабрике или заводе?
— Что ты такое говоришь?! — удивился он. — Это прекрасный отдых.
Магдалина кивнула.
— Лишь в одной мелочи. На фабриках и заводах, как я думаю, сыро или душно, мрачно, а здесь — тепло и светло. В остальном — то же рабство. Вглядитесь в лица!
— Что ты такое говоришь?! Ты ошибаешься! Пойдём! Я тебе покажу! — засуетился он, обиженный на неё, чуть не бегом стал подниматься на следующий этаж. — Я тебе докажу. Сама увидишь. — Распахнул дверь в зал. — Смотри!
На сцене стоял хор.
Слова песни звучали чётко, каждое отдельно: вождь сплачивает народы и ведёт их к светлому будущему, люди любят петь и смеяться…
— Как поют! С каким подъёмом! Посмотри, какие вдохновенные лица! Разве им не нравится?! Ну-ка, скажи?!
Магдалина напряжённо переводила взгляд с лица на лицо.
— Видишь, улыбаются. Они довольны. Разве нет?
— А они всегда поют только хором?
— Конечно! — поспешил ответить, не заметив подвоха. — Признаюсь тебе, это ностальгия по нашим с тобой праздникам. Граф любил, когда все вместе поют. С детства люблю, когда все вместе поют.
— Не так, — грустно сказала она. — И не такие песни.
— Все вместе пели, — упрямо повторил он. — Я помню. Я возродил наши с тобой традиции.
— Убил.
Неожиданно Магдалина идёт к сцене. Длинная юбка, такой ни у кого не видел, скрывает шаги, кажется: Магдалина плывёт. Хочет подойти к поющим, значит, приняла то, что он создал.
— Как вас зовут? — Скорее догадывается он, чем слышит. — Где вы работаете? Что привело вас в хор? Какую песню больше всего любите?
Ответов не слышит и не видит, к кому обращается Магдалина. Лишь её видит и слышит. Вот из толпы она выводит за руку худенькую девушку с косой на груди.
— Пожалуйста, спойте ту песню, которая нравится вам больше других.
Девушка смотрит на дирижёра, тот отводит глаза.
— Я не могу. — Девушка смотрит на Будимирова. Он идёт к ним.
— Надеюсь, вы разрешите?! — спрашивает его Магдалина.
— Конечно! — спешит он выполнить её просьбу. Он плохо понимает, что происходит, понимает лишь одно: ей чего-то хочется, и пусть будет так, как ей хочется.
— Видите, можно. Пойте.
И та поёт.
Так может петь только Магдалина. Это она и поёт! На её лице отражается всё, о чём говорится в песне: об исчезнувшем любимом, о ветре, который, один, мечется по пустыне. Магдалина поёт о себе? Или о нём, если бы он вдруг остался без неё?! Костью в глотке — жёсткий воздух. Брошен. С каждым словом он тает, истекает кровью — уходят из него силы. Как жить, зачем, если он останется один?! Последний звук.
Тишина, в которой не по себе.
Он хочет спросить «Ты не исчезнешь, не бросишь меня одного?» и нем под её взглядом. Спрашивает она:
— Вы слышали? Любимый исчез. Лишь работа.
Она говорит ему. Он больше не один. Незнакомое чувство.
— Можно, они будут петь не только хором?
Он кивает. Он согласен со всем, что она говорит. Он разрешает всё, о чём она просит. Пусть будет так, как хочет она.
Они идут из зала рядом, плечом к плечу, и его плечо горит.
— Главное — человек, — её голос. — Каждый — особый.
Может, Магдалина права?!
— Я не хочу ехать в машине, хочу пешком.
И они идут под солнцем. Никого в мире. Он и она. И речка. Быстрая, шумная, струится по городу наискосок, среди домов вырывается движением, непослушанием. Она не в стиле города. Но к ней по рыже-зелёному склону сбегает Магдалина. Смеётся. Никогда не слышал, как она смеётся. Словно ребёнок. Захлёбываясь. Сбросила туфли, подхватила юбку, вошла в воду.
— Живая, — говорит.
Он не понимает, о чём она. Она брызгается ногами и руками. А потом, босая, смеющаяся, идёт к нему. Щурится от солнца, морщит нос, спрашивает:
— Почему вы не повели меня на фабрики и на заводы?
— Думаю, тебе не понравятся условия там, не захотел тебя расстраивать, хотел радовать, — честно говорит он.
— Я тут, — она махнула рукой на речку, — радуюсь, а они, не разгибаясь, целый день… во тьме, сырости или жаре.
Она морщит нос. Она щурится.
Она хочет, чтобы он улучшил им условия? Разве ему трудно? У него есть Ярикин и Варламов, и ещё много ярикиных и варламовых. Вызвать, приказать… Оказывается, совсем не трудно выполнять её желания! Только пусть ходит босиком, смеётся, морщит нос, ладонями гладит траву и рыжую землю склона.
— Я улучшу им условия, — обещает он ей. Ощущает странную невесомость. — А ты говорила, в городе я сразу изменюсь. Как видишь, я такой же, как дома. И чувствую то же.
— Не спешите, — говорит она. — Мы здесь всего несколько дней. Вы ещё изменитесь…
Вполне вероятно, её предсказания и сбылись бы — в привычной обстановке расслабленность прошла бы и обещание советоваться с ней осталось обещанием, если б не это её, странное, поведение, усугубляющее любопытство к ней и чувство родства. Буквально физически он ощущал непостижимую связь с ней и не мог, вернее, не хотел утерять на четвёртом десятке обретённое неодиночество. Интуитивно чувствовал, она считает главным совсем не то, что он, и помимо воли повторял её рассказ о сеятеле, втянувший его в детскую память добра, и мельком ею брошенные слова: «слепой вождь слепых». Впервые в жизни он зависел от другого человека и жадно вглядывался в Магдалину, пытаясь уловить малейшие изменения в её состоянии, и придумать, как снова вызвать её, замолчавшую, на разговор.
Они обедали, когда позвонил Ярикин.
Сидеть друг против друга, совсем вдвоём, есть одну и ту же еду, делиться с Магдалиной своими планами… Он ли это обещает — улучшит условия на предприятиях и в шахтах, разрешит добровольное участие в кружках?!
Ярикин сказал: не хотел беспокоить — такое горе, но раскрыт заговор, а преступники вот уже несколько дней молчат.
