Альмудена Грандес - Любовь в ритме танго
Каждый раз, когда кто-нибудь замечал мое подчеркнутое невнимание к мальчикам, обычно говорил: «Странненькая эта девочка, не так ли?» Особенно часто я слышала эту фразу от тети Кончиты, и эти слова возвращали меня к тревожным раздумьям о судьбе ее сестры. Магда, с ее густыми бровями, усиливающими подозрительность взгляда, клала руку на грудь, ближе к сердцу и задавала мне свои странные, абсурдные, сумасшедшие вопросы, делая ударение после каждого слова: «Но… но, посмотрим, Малена, ты хочешь быть мальчиком, чтобы ругаться и лазать по деревьям? Нет? Я хочу сказать, разве ты хочешь иметь широкую грудь, чтобы стать лучше. Нет? Разве ты хочешь иметь такое же естество, как у мальчиков. Нет? Как нет, Малена? Разве тебе не хочется делать макияж и носить туфли на каблуке?» — неразумный вопрос, который она повторяла постоянно по вечерам, когда я осмеливалась исповедоваться ей, что молила Бога сделать меня мальчиком, пока здравый смысл и обуявший меня стыд не победили это желание. Я постаралась отвлечь ее от этих мыслей, но тем не менее моя сокровенная тайна была открыта. Я уверила Магду, что постараюсь стать похожей на Рейну, — этого было достаточно, чтобы она сразу успокоилась.
Слушая вопросы Магды, я не могла понять причин ее резкости и предубеждения против меня. Меня смущала скороспелость Рейны в любовных делах и собственная холодность. Но Рейна влюблялась приблизительно каждые три месяца в разных парней, влюблялась смертельно, до одури, до отчаяния, как она говорила. А я предвидела, что этот путь никуда не приведет. Каждую ночь мне снились кошмары, и одеяло, подаренное бабушкой Соледад, спадало на пол. Я тихо вставала, поднимала его и снова укрывалась. Я пыталась успокоиться, старалась подсчитать, сколько могут весить мои руки под одеялом, потом пробовала вычислить весь свой вес. Проделывая практически каждую ночь в уме все эти вычисления, я засыпала, так и не найдя решения.
* * *Ничего интересного не происходило до тех пор, пока в июне мама не начала ежедневно действовать нам на нервы, заставляя собирать чемоданы, упаковывать ящики и коробки, переносить растения в горшках к двери. За нами должен был прибыть огромный грузовик, курсировавший от Альмансильи до Мадрида и обратно. Мы стояли и ждали машину в тени виноградной лозы в портике нашего прекрасного дома. Это было началом настоящих каникул.
— Неплохо для старого индейца? — спросил дедушка, замерев и пристально глядя на нас.
Он стоял и смотрел на нас, уперев руки в боки, будто не замечая шума мотора. Я улыбнулась, сознавая, что мне дано провести еще один год почти что в раю. Уже много лет я не видела цветения вишни. Много лет прошло с тех пор, как умерла Теофила. Помню, я решила пойти на ее похороны, хотя каждый пройденный километр отзывался уколом в сердце. Когда я подошла совсем близко к могиле, мое сердце успокоилось. Это было очень давно, но я четко помню все происходящее тогда — я была вполне счастливым ребенком и умела радоваться любой мелочи.
Пятна, красные, желтые, зеленые и голубые, мелькают над моими голыми руками. Я могу посмотреть на себя в маленькое зеркало около металлической зеленой вешалки и разглядеть свое лицо — этот индейский рот, в зеркальных промежутках между серебряными узорами, которые выдавали возраст зеркала, разрушенного временем. Зеркало зрительно увеличивало и без того немаленькое пространство первого этажа, где я любила танцевать. Мое отражение бесконечно множилось в двух зеркалах, расположенных друг напротив друга. Они были такими высокими, что казались дверями в страшный и чудесный мир, дверями, которые могли открыть путь в иное измерение. В зеркалах отражался балкон самоубийцы.
Зеркала помогали мне следить за сестрой в огромной кухне, где на стенах висели пучки чеснока и испанского перца, а воздух пропитался запахом ветчины. А я через дверную щель видела постель бабушки и дедушки ярко-кровавого цвета, с балдахином и шелковыми кисточками, как в кино. Громко смеясь, я выскальзывала из-под лестницы, взбегала на площадку третьего этажа, где всегда больно расшибалась. Именно это ощущение детского счастья я хотела сохранить в воспоминаниях о доме. Думаю, я не смогла бы описать его как объективный наблюдатель: посчитать число комнат, размеры шкафов или расположение ванных, стены которых были облицованы черной плиткой, словно сказочные крепости или замки. В моей памяти четко запечатлелся флюгер-солдатик с направленным по ветру железным копьем.
Но не только дом заставлял меня задуматься, но и окружающий его сад, пруд и теннисный корт, стойла и зимние бабушкины теплицы, поле вдалеке, оливки, вишни и табак, а еще деревня с единственной улицей за полем. Альмансилья всегда была очень милым местечком. Помню, нас всегда удивляло, откуда только ни приезжали сюда туристы, — в августе их было особенно много. На площади можно было увидеть автомобили с номерами Барселоны, Сан-Себастьяна, Ла Коруньи и бог знает какими еще. Туристы, как оккупанты, разъезжали по каменным переулкам Альмансильи, темным, узким и кривым, бесконечно фотографировали стены из необожженного кирпича, украшенные флагами, колонну, на которой были высечены имена осужденных на трибуналах святой инквизиции. Потом они осматривали фасад дома де ла Алкарренья. Это было старое здание, брошенное со времен гражданской войны, о его последних владельцах ничего не было известно, только имена. Этот дом был цвета интенсивного индиго, почти фиолетового, — именно так, по желанию Карлоса V, красили стены борделей его империи.
* * *Нас с сестрой и всех наших кузенов и кузин — внуков бабушки Рейны — воспитали в строгом уважении к памяти Теофилы, что было естественно, поскольку роль Теофилы нельзя было недооценивать, как это уже случилось однажды в прошлом. И несмотря на это, с самого детства я не могу вспомнить лица моих теток и двоюродных братьев, а когда я встречаюсь с ними на улице, не сразу вспоминаю, как их зовут. Сейчас я не представляю, как мне раньше удавалось их различать. Думаю, что у них такие же проблемы с памятью.
Казалось, вся деревня участвовала с нами в какой-то странной комедии до тех пор, пока, согласно традиции, молодежь Альмансильи не начинала расходиться по группам, разделяясь на «местных» и «дачников».
Когда мне исполнилось десять лет, наследники моего дедушки стали объединяться. Может быть, это произошло из-за того, что именно в это время Мария потеряла в ужасной автомобильной катастрофе своего мужа и одного из сыновей. Я еще помню мамин страх, когда было решено, что мы — дети — пойдем на похороны. Там я встретилась с пятью из восьми моих братьев и узнала о том, что Мигель и Педро были настолько неразлучны, что нам даже не пришло в голову искать их в деревне, чтобы составить им компанию. Я помню свой страх, когда мы возвращались ночью, во время праздников. Рейна порезала запястье о горлышко бутылки. Тогда Маркос, средний сын Теофилы, который был врачом, отнес ее в свой дом, потому что, казалось, она истекает кровью. За нами пришли родители, а Рейна в знак благодарности поцеловала Маркоса.
