Лайонел Шрайвер - Цена нелюбви
Толкая через тот порог, я познакомилась с такой адской болью, что уже не могла ненавидеть. Я визжала, и мне это было безразлично. Я сделала бы в тот момент что угодно, лишь бы все прекратить: заложила бы свою фирму, продала бы нашего ребенка в рабство, а свою душу — дьяволу.
— Пожалуйста... — простонала я, — дайте мне... ваш эпидурал.
— Слишком поздно, Ева, ты должна была сказать раньше, — упрекнула доктор Райнстайн. — Ребенок появляется. Ради бога, не расслабляйся сейчас.
И вдруг все кончилось. Потом мы шутили, как долго я держалась и как молила об облегчении перед самым концом, но тогда мне было не смешно. В самый момент рождения Кевина я ассоциировала его с моими собственными ограничениями, и не только со страданием, но и с поражением.
Ева
13 декабря 2000 г.
Дорогой Франклин,
Придя сегодня утром на работу, я, по злобной угрюмости демократов, сразу поняла, что «Флорида» завершилась. Разочарование в обоих лагерях похоже на послеродовую депрессию.
Но если все мои коллеги разочарованы окончанием столь Воодушевляющего скандала, я, отгородившись от объединяющего их чувства потери, ощущаю себя гораздо более безутешной. Мое одиночество, усиленное в десятки раз, вероятно, близко чувствам моей матери в конце войны, ибо мой день рождения, 15 августа, совпадает с Днем победы над Японией, когда Хирохито объявил японцам о капитуляции. Медсестры так ликовали, ЧТО почти невозможно было привлечь их внимание к роженице. Должно быть, прислушиваясь к хлопкам пробок от шампанского в коридоре, мать чувствовала себя еще более одинокой. Многие из мужей тех медсестер вернутся домой, но мой отец не вернется никогда. Если страна выиграла ту войну, то Качадуряны из Расина, Висконсин, ее проиграли.
Вероятно, такие же противоречивые чувства испытывала моя мать, работая на компанию, выпускающую поздравительные открытки. Жутковато поздравлять других людей с днем рождения и не чувствовать необходимости положить открытку в свою сумоч - ку, когда подобное событие происходит в собственной семье. Я не знаю, радоваться ли тому, что работа подала ей мысль начать собственный бизнес по изготовлению вручную поздравительных открыток. Это занятие позволило ей пожизненно спрятаться на Эндерби-авеню. Однако открытка «К рождению вашего первого ребенка» с зеленовато- голубоватой дорогой тканью, которую она сделала специально для меня, была прелестна.
Когда там, в Бет-Израэль, моя голова немного прояснилась, я вспомнила свою мать и почувствовала себя неблагодарной. Мой отец не мог держать ее руку, как ты держал мою. Однако, сжимая руку живого мужа, я пыталась ее раздавить.
Все мы слышали о жестокости женщин в родовых схватках, и я испытываю искушение признаться, что в самые тяжелые моменты вела себя немного неприязненно, и на этом прекратить свои признания. Когда все закончилось, я тут же смутилась и поцеловала тебя. В те дни врачи еще не клали окровавленного новорожденного на грудь матери, и, пока они перевязывали пуповину и отмывали его, мы провели несколько минут наедине. Я была возбуждена, гладила и сжимала твою руку, прижималась лбом к ямочке в изгибе твоего локтя. Я еще не держала нашего ребенка.
Но я не могла так легко сорваться с крючка.
До 11 апреля 1983 года я воображала себя исключительной личностью, однако после рождения Кевина я стала склоняться к мысли, что все мы совершенно обыкновенны. (В этом отношении представление о себе как об исключительной личности скорее можно рассматривать как правило.) Мы ожидаем от себя определенного поведения в определенных ситуациях в соответствии с условностями. Некоторые ожидания невелики: если неожиданно в нашу честь устраивают вечеринку, мы приходим в восторг. Другие значительны: если умирают отец или мать, мы охвачены горем. Но может, этим ожиданиям сопутствует страх, что в критической ситуации мы нарушим общепринятые нормы: вдруг судьбоносный звонок о смерти матери не вызовет у нас никаких чувств. Хотела бы я знать, не острее ли самих плохих новостей этот тайный, неприличный страх: а вдруг окажется, что мы чудовища. Не покажется ли тебе это слишком шокирующим, но во время нашего брака я жила с одним страхом: вдруг я не переживу, если что-нибудь случится с тобой. Однако всегда меня преследовала странная тень, подсознательный страх: а что, если я в тот же день беспечно упорхну играть в сквош.
То, что этот подсознательный страх редко поднимает голову, основано на чистом доверии. Приходится верить, что, если произойдет что-либо немыслимое, отчаяние сокрушит тебя само
по себе; что горе, например, не переживание, которое необходимо призывать, и не мастерство, нуждающееся в практике... как и радость.
Таким образом, даже трагедия может сопровождаться чуточкой облегчения. Понимание того, что большое горе действительно душераздирающе, утешает нас, убеждая в нашей человечности (хотя учитывая, до чего доходят люди, утешение — странное слово для отождествления с состраданием). Между прочим, вот готовый, только вчерашний пример, Франклин. Я ехала на работу по шоссе 9W. Какая-то «фиеста» неожиданно повернула направо, отбросив велосипедиста на обочину. Пассажирская дверца превратила переднее колесо велосипеда в крендель, а велосипедист перелетел через крышу машины. Он приземлился в невероятной позе, как будто нарисованный бесталанным начинающим художником. Я уже проехала мимо, но в зеркало заднего вида заметила, как три машины, двигавшиеся за мной, свернули на обочину, чтобы помочь.
Кажется извращением находить утешение в таком несчастье, однако вряд ли хоть один из водителей, бросившихся звонить в скорую помощь, лично знал велосипедиста и мог извлечь из ситуации какие-то выгоды. И все же они не проехали мимо и были готовы к еще большим неудобствам, поскольку, скорее всего, им придется выступить свидетелями в суде. Меня же эта драма потрясла до глубины души; руки, сжимавшие руль, дрожали, во рту пересохло. Однако я нашла себе оправдания. Я все еще реагирую на страдания незнакомцев.
И все же я знаю, что чувствуешь, когда нарушается сценарий. Нежданные гости с подарками? Странно, что я привела этот пример. Всю неделю перед моим десятилетием я чувствовала: что-то назревает. Родные шептались, я не должна была заглядывать в шкаф. И вдобавок ко всем тем подмигиваниям Джайлз напевал: «Ну ты и удивишься!» Вторая неделя августа прошла под знаком приближения знаменательного события, и к дню рождения я едва сдерживала нетерпение.
Ранним вечером мне приказали выйти на задний двор.
— Сюрприз!
Когда меня пригласили в дом, я обнаружила пятерых моих подружек, проскользнувших через парадную дверь, пока я пыталась подглядывать через задернутые кухонные занавески. Они сидели в гостиной вокруг столика, застеленного кружевной бумажной скатертью и уставленного разноцветными бумажными тарелками, рядом с которыми мама положила карточки с именами, написанными ее каллиграфическим почерком. Не обошлось и без обязательных, купленных в магазине мелочей: миниатюрных бамбуковых зонтиков, свистков с разворачивающимися языками и конечно же готового торта. А чтобы лимонад казался более праздничным, мама подкрасила его ярко-розовым.
