Кто хочет процветать (СИ) - Веснина Тиана

Ее глаза лихорадочно светились, точно звали куда-то…

«Знать бы куда!.. Никогда бы не пошел…» — вклинилась мысль в воспоминания Фролова.

Несколько дней Сергей, как молитву, твердил эти стихи. И понял, что угнетало его. Валентина! Она затянула его в свой покрытый невидимой паутиной уголок тусклого бытия и душит в нем живую мысль. Он не может работать. Нет сил, желания, вдохновения. Усталость разлита по телу и днем хочется только одного — спать, а по ночам сон уходит, и он курит на кухне до светлеющей полоски на небе…

Подвела к последней черте коробка. Обыкновенная коробка с прозрачной крышкой, через которую белел венок из флердоранжа… В миг перед глазами возникла картина: Валентина в белом, с развевающейся фатой, он в черном костюме с цветком в нагрудном кармане. Назойливые поздравления, объятия, поцелуи… Глупое гулянье, называемое свадьбой, а потом опять это затянутое паутиной существование… «О!..» — прорычал Сергей и помчался в ДК на спектакль с Лебедевой.

Там, в переполненном, погруженном во мрак зале, он забыл обо всем. Он смотрел, он поедал Дину глазами. После спектакля удалось прорваться к ней в гримерную, в которой и без него не то что места — воздуха не хватало…

И вдруг все закрутилось озорно, весело. В фойе сдвинули столы, кто-то сел за рояль и понеслось… Буторин увлек всех своим театром новых, невиданных форм.

— Будем ставить «Кармен»! — объявил вдруг он.

Все ахнули и принялись возбужденно обсуждать. А Дина уже постукивала кастаньетами. Гибкая, ловкая, сливающаяся с музыкой… Сергей еще не встречал подобных женщин.

— …Дорогой проект? Или думаешь обойтись минимальными средствами? — допытывался кто-то у охмелевшего Буторина.

— Нет! Надо ярко! Закат ало-золотой, ночь с серебряными звездами и Севилья настоящая, в золотистой пыли. Мы ошеломим Москву, а потом махнем по провинциям. Нас там на руках носить будут! Аншлаг за аншлагом! Обкатаем — и на международный театральный фестиваль! Там поймут, оценят. И после этого пусть попробуют не дать мне театр в Москве!

Все собрались вокруг Буторина. Слушали, одобряли, шумели:

— Правильно! Точно дадут! Некуда будет деться! Буторин, Лебедева — это же будущее нашего театра. Это таланты мирового масштаба!..

Фролов был вовлечен в эту вакханалию надежды.

«Это простор! Это мир!.. Здесь я заперт! Уехать!.. Мне необходимо уехать!..»

— Вы, кажется, художник? — услышал он голос Дины.

— Да!

— Хотите с нами?

— Да! — глядя на Дину, как на свободную от всего приземленного женщину, ответил он.

— Оформлять спектакль «Кармен»?!

— Да!

— Николай! — позвала она Буторина. — Вот, художник у нас уже есть!

— Отлично! Вы профессионал или любитель?

— Я окончил академию.

— Виват, друзья! — вскинул руки Буторин. — У нас художник из академии! Предрекаю спектаклю колоссальный успех!

За это сдвинули стаканы, чашки…

Домой Фролов вернулся, кажется, на следующий вечер. Вошел, упал на кровать и проспал сутки. Первыми проснулись чувства, стал искать рукой гибкое, податливо-строптивое тело и колючие волосы… Не нашел. В удивлении открыл глаза. Напротив стояла испуганная Валентина, и он понял: «Тина… тина… — это она затянула, и он увяз в ней!.. Значит, прочь!.. Бежать! Бежать!..»

Он вышел за сигаретами, предварительно побросав самые необходимые вещи в сумку. Валентина заснула, измученная его поисками и ожиданием.

На улице Фролов расправил плечи, плюнул на угол дома, где протомился, и помчался вперед. Жил то у Дины, в маленькой, кое-как и кое-когда прибираемой квартирке, то на даче родителей. Писал много. Получалось. Продолжал делать наброски к «Последнему впечатлению». Каждый вечер пропадал в театре. Потом вообще чуть ли не поселился в нем. Работа над декорациями, костюмами к «Кармен» поглотила его.

Дина была неугомонна. Казалось, ей не знакомо чувство усталости. Кутит до утра. Утром приляжет на часик. Встанет, умоется, легкими штрихами нанесет макияж и прекрасна красотой, что называется, с нервом.

Плечи худенькие, передернет так ими, что скажет больше, чем другая словами. Глаза поднимет, посмотрит пронзительно, точно выжжет свою мысль и… опять улетела.

Нет денег — неприятное сочетание отрицательной частицы со словом. Но это сочетание теперь стало спутником Сергея. Оформить спектакль, как то было им задумано, не хватило средств. Буторин мудро решил, что выпускать спектакль в таком виде в столице — это заведомый провал. Поэтому для пополнения кассы отправились на гастроли по провинциям. Афишу Фролов сделал яркую, зазывающую, даже немного балаганную — публика такую любит.

Гастроли прошли неплохо, но больших и престижных залов им не давали. Все больше ДК и клубы. Деньги приходили и тут же уходили. Дина вовсю очаровывала местных чиновников.

Фролов взорвался, застукав ее в гримерной в недвусмысленных объятиях какого-то инструктора.

— Бери пример с Буторина! Он же не выгнал тебя из театра, когда узнал, что я с тобой! — поправляя платье в оборках, отчитывала она Сергея. — Ты нужен театру и этот инструктор нужен. Или ты вообразил, что я буду только с тобой?! — вызывающе расхохоталась она, развалясь в кресле перед зеркалом.

— Нет, я не вообразил! — громовым голосом отозвался Фролов. — Но я полагал, что пока ты со мной, другие не существуют!

— Что ж мне, глаза твоими красками замазать?! — издевалась она. — Существуют! Еще как существуют, — плотоядным, наглым движением провела она рукой по своей груди и бедрам. — Ты что, думал, мне всех заменить собою? Ну хорош! — Она поднялась с кресла, положила ему руку на плечо. — Хорош! Аполлон с палитрой. Обожаю смотреть, когда ты работаешь обнаженным! Помнишь, как мы занимались любовью? Полонянка у ног властелина… Ты тогда рисовал что-то любовно-непристойное. Ах! — она откинулась корпусом назад и вдруг обхватила Сергея руками за шею, притянула к себе и жадно поцеловала в рот.

Необузданная, страстная, наглая… Дверь в гримерную никогда не закрывалась. А она уже сидела на гримерном столике в провоцирующей позе и звала Сергея. Он был не лишен мужской застенчивости. Но эта наглость возбуждала до затмения в глазах. Кто-то звал: «Дина!», кто-то заглядывал в гримерную, но, увидев, что она занята, уходил, не забыв напомнить: «Освободишься, зайди…»

Едва переводя дыхание, с бьющимся до звона в ушах сердцем, он медленно приводил в порядок одежду, а она, спрыгнув со стола, потянулась, оправила юбку и поспешила по делам. Она не утруждала себя ношением нижнего белья.

— Тварь!.. Тварь! — как заведенный твердил Сергей.

В ответ на ее необузданность он отвечал своею. Все артистки театра побывали с ним. Однажды чуть не столкнулся в одной постели с Буториным. Но тот успел: взял одежду и ушел. Сергей лег на его еще теплое место. Было до омерзения возбуждающе. «Вот это грязь!.. Вот это грязь!.. Это не театр, а бордель на гастролях!..»

Какое творчество?! Он вообще забыл, кто он. Какие-то халтурно намалеванные задники: куски неба то с солнцем, то с луной. Потом случайно опоздал на поезд. Думал, хватятся, вышлют деньги на билет. Не хватились. Пришлось осесть в каком-то провинциальном городе. Устроился художником, опять в театр. Немного пришел в себя. В репертуарных театрах нравы не столь свободны. Одна актриса пригрела, прилюбила, надеялась женить. Сбежал! Взял дорожную сумку и сбежал. Вернулся в Москву. Странствовал, странствовал, а ничего, кроме разгула низменных страстей, не увидел. Стоило ли уезжать?..

Затворился на даче. Начал потихоньку работать. Потом решил окончательно взяться за ум. Исполнилось тридцать, дата, которой ужасно боялся десять лет назад. Но ничего, небо не рухнуло, девушки не перестали заглядываться. Жить можно. И тут он понял, что болото было не столько вокруг него, сколько в нем самом. Это его ядовитые пары отравляли и не давали жить. Это из-за них он оставил Валентину и отправился за кикиморой болотной, околдовавшей его пенистой брагой надежды. Брага перебродила — надежда не сбылась.