Соседи (СИ) - "Drugogomira"

Вот зачем ей знать? Грудную клетку обездвижил страх неизвестности, и, попросив о всей возможной информации, она пыталась его одолеть. Но мозг все равно был больше не в состоянии хоть что-то воспринимать. На том конце провода тяжело, а может, просто устало вздохнули.

— Врач отправился домой – ему необходимо немного поспать, — начала терпеливо разъяснять Зоя Павловна. — Ясная голова в нашей профессии критично важна. Ранним утром он возвращается и, если показатели, скрининг готовности к тесту и сама проба позволяют, вместе с командой отключают аппарат, — «Уже утром…». — Для этого Егор должен показать способность дышать самостоятельно в течение двух часов. Отключают, изымают трубку и, думаю, на какое-то время переводят на неинвазивную вентиляцию. А дальше он должен начать поправляться. Если что-то пойдёт не так, подключают вновь.

«Пожалуйста, только не это…»

Страх победил. Сползя по стеночке на холодный мокрый пол, Уля упёрлась лбом в коленки, пытаясь глубже дышать. Но вдохи и выдохи давались с таким трудом, будто чёртову маску надели сейчас на неё. И трубку в горло запихали. Будто подушкой душили. Послушать, так у них есть чуть ли ни единственный шанс отключить грёбаный аппарат. И что промедление, что спешка смерти подобны. Так, что ли, выходит? А если они ошиблись и рассчитали время неверно?

Пробравший тело озноб ежесекундно усиливался, зубы клацали, губы немели, и вовсе не температура воздуха стала тому причиной.

— Понятно… — «Господи!» — Спасибо… — просипела Уля. Сама себя не слышала. И не видела вокруг больше ничего. В отчаянии прикусив губу, пыталась сдержать дерущие грудь слёзы, но не ощутила ни боли, ни вкуса тёплых капелек, постепенно проступавших на лопнувшей кожице. Мозг словно подал сигнал к последовательному отключению органов чувств.

— Крепись, Ульяна, — призвала Зоя Павловна. — Нужно быть сильной. Попробуй поспать. Верь во врачей. Как только мне станет что-то известно, я тебе позвоню. Как всегда.

— Спасибо, — прошептала Уля, понимая, что чего точно не сможет сделать этой ночью, так это уснуть. Хоть вызывай такси и поезжай в сквер ночевать.

На том конце, несмотря на позднее время и отчётливо различимую ухом усталость, не торопились прощаться.

— Твоя мама за тебя очень переживает, — чуть помолчав, сообщила Зоя Павловна. — Да и за Егора.

— Зоя Па…

— Я знаю, Ульяна, — поспешно перебила та. — Надя мне каждый день звонит, чтобы выяснить, говорила я с тобой или нет. Поступков её я понять не могу и сказала ей об этом прямо. Она перед вами очень виновата. Но чувства эти её – вот их я понимаю прекрасно. У самой дети и внуки, — в динамике раздался протяжный вздох. — Объяснять ты мне ничего не обязана, я просто хочу, чтобы ты приняла к сведению, что она не находит себе места.

— Я приняла… Ещё раз спасибо, что держите в курсе.

— Не за что. До связи.

«Есть за что…»

— До свидания…

Руки охватил мелкий тремор, а глаза окончательно ослепли. Ульяна не понимала, каким образом ей теперь успокоиться и дожить до утра. Как завтра снять трубку, когда… Окажется ли она вообще на это способна?

Телефон, который попал в карман лишь с третьей попытки, а до этого дважды грохнулся из трясущихся рук на мокрую плитку, вновь завибрировал. Кто-то не позволял впасть в глухое отчаяние, отвлекая на жизнь.

22:22 От кого: Юлёк: Слушай, я сходила, позвонила в дверь, минут пять обтирала порог, но мне не открыли. Наверное, спит уже. Сосед её вышел курить, сказал, что часа три назад с балкона видел, как домой возвращалась. Не волнуйся ты, Уль, время просто позднее уже, всем баиньки пора. А телефоны у бабушек разряжаются, они ж за этим не следят. А может, и сломался он у неё. Сама знаешь, какие у бабушек телефоны. Короче, уверена, всё там нормально. Завтра после работы снова зайду, если тебе с ней связаться не удастся.

На фоне убийственных, высасывающих последние капли воли и сил новостей Уля совсем забыла, что просила Юльку зайти к баб Нюре. Потому что баб Нюра не отвечает. Последний раз они разговаривали накануне, и по устоявшейся уже привычке Ульяна набрала и этим вечером по пути от метро. Набрала в восемь, в полдевятого и ближе к девяти, а результат всё один: длинные гудки. Слушая которые, она всё явственнее ощущала щекотку расшатанных нервов. Чувствуя неладное, попросила Юльку сходить проверить человека, адрес дала. Юля ответила, что как только будет у дома, зайдет. И вот…

«Она же уже старенькая совсем… Боже…»

Малость утешало лишь то, что баб Нюру недавно видели.

Час от часу сегодня не легче.

22:23 Кому: Юлёк: Спасибо, Юль! Спокойной ночи.

Пусть хотя бы у Юльки ночь будет спокойной.

Завтра…

Завтра…

Завтра.

***

Завтра не существует.

Стоять за парапетом, с высоты небоскрёба вглядываясь в тёмные глубины быстрой реки, совсем не страшно. Вода чёрная, потому что небо чёрное – вот и всё. И нечего бояться. Когда летом за прутья решетки цеплялся девятнадцатилетний пацан, у неё сердце ухало так, словно она сама была тем пацаном. Она пыталась до него достучаться, но дерущие пересохшее горло и слетающие с онемевших губ слова звучали мимо, в никуда. Как ни искала она их тогда, не выходило выразить невыразимое. Язык не справился и не смог донести до раздавленного судьбой человека ощущаемое душой.

Сейчас она понимает, что для того парня её доводы были пустым звуком. Потому что сейчас на его месте – она. Безучастно смотрит вниз. Инертная. Ей не нужны чьи бы то ни было увещевания. Ни к чему. Им не понять. Никому этого не понять. Некому больше рассказать ей о смыслах, которые однажды появятся. Это всё враки, все смыслы Он забрал с собой, спрятав в кулаке под саваном. Украл вместе с жизнью. Некому объяснить про дурость и заверить, что всё наладится. И обязательно вновь захочется улыбаться. Нет за спиной никого. И кольца рук нет. И торчащего из кармана брюк сливочного стаканчика. Никто не постучит в дверь. Ветер с реки обдувает лицо, но кожа не ощущает холода. Ульяна вообще ничего не ощущает. В принципе.

Река зовёт. Верхушки пронзающих тяжёлые тучи вековых елей, качаясь, шепчут заклинания. Раньше здесь тянулась к небу молодая березовая роща.

Будь проклята та гадалка. Проклята!

Больничные стены – белые и безучастные к чужой беде. Видела их. Они сливаются с крахмальными простынями и бледными лицами, с прозрачными пакетами капельниц и тубами шприцов. А беда стоит аммиачным туманом в коридорах и палатах. Вдыхала её и выдыхала. И не пробовала заглянуть под опущенные ресницы тех, кто в тот момент находился с ним рядом, они сделали всё, что могли, она знает. Он всё, что мог, делать не захотел. Посчитал, что хватит с него, наверное. «Достаточно», — наверное, так он и подумал. Да. Не нашёл повода бороться, бабушка Нюра ошиблась. Ошиблась, и когда приходила сказать, что всё обязательно будет хорошо. Вот только-только же говорила… Хромом блестят и грохочут каталки, голые ветви скрежещут по стёклам и отбрасывают на пол тени. Не торопится кончиться затяжной снегопад. Её мольбы не услышали, а она в отместку не услышала фраз о соболезнованиях. Пустые формальности, ничего личного.

Ничего – вообще. Ничего – в ней. Её человек не захотел увидеть ноябрьский рассвет.

Ну… Сегодня небо некрасивое, маревое, так что… Спрятался где-то и смотрит теперь из просветов, молча, как всегда. Наверное, уголки его губ больше не трогает горе. Наверное, тетя Валя и дядя Тёма там тоже есть. Рядом. Неужели там лучше, чем здесь?

…он решил уйти, а она обещала, что не оставит.

.Очень тихо..Сто метров высоты не закончатся. Было ниже..Всё вокруг серое, всё расплывается, зависла в воздухе, не дождется удара… Падает, падает, падает и не достигнет дна….Вверх… Люди не умеют летать….Оглушающая тишина… Мертвенная, безразличная. Безвременье. Она в… в… Её там не хотят….Он её к себе не хочет….Егор!

«Егор!»

«Зоя Павловна…»

«Нет… Нет… Нет…»

…звук. Этот слабый звук исходит из неё. Где она? Вроде только что кричала, пытаясь выжить из себя парализовавший сознание ужас. Что это вокруг такое? Почему так ярко? Почему спазмы в лёгких, вода на коже и невыносимая духота?