Джудит Майкл - Паутина
Широко раскрыв глаза, Стефани не отрываясь смотрела на него.
— Он же был еще очень молод. Значит, на руках у матери осталось шестеро мальчишек, которых нужно было поставить на ноги.
— Вы говорите так, словно у вас самой есть дети, — улыбаясь, произнес Робер.
У Стефани вырвался сдавленный вздох, и Макс поспешил ответить:
— У Сабрины нет детей.
— Откуда ты знаешь? — рассердилась Стефани.
— Ты же говорила мне, что никогда не была замужем. Из этого я сделал вывод, что детей у тебя нет. Да ты и сама никогда о них не говорила. У меня сложилось впечатление, что ты не хотела, чтобы у тебя были дети.
Воцарилось молчание.
— Ты мне никогда этого не говорил. Что я еще такого сказала, о чем ты мне не говорил?
— Так, кое-что, но ничто из того, о чем ты говорила, пожалуй, не даст нам возможности заполнить пробелы в твоем прошлом. Я ждал, пока ты поправишься, чтобы рассказать тебе сразу обо всем, что ты говорила. Мне казалось, если бы мои слова помогли тебе что-то вспомнить, то, чувствуя себя лучше, ты могла бы сделать так, что эти воспоминания оказались бы не столь болезненными.
— Макс, я сейчас достаточно хорошо себя чувствую.
— До полного выздоровления еще далеко. В свое время, Сабрина, мы с тобой обо всем потолкуем. Ты говорила, что будешь полагаться на меня. Я рассчитываю, что ты так и сделаешь. — Он снова наполнил вином бокалы. — Робер, расскажи, чем все кончилось.
Робер перевел взгляд с Макса на Стефани. Он заметил, как она сжала руки. Интересно, подумалось ему, это от отчаяния или смирения? Затем он подвинул свое кресло поближе к столу, чтобы выпить чашку кофе.
— Ну что ж, на руках у матери осталось шестеро мальчишек. Я был самым старшим, и к тому времени уже зарабатывал кое-какие деньги и, стало быть, мог ей помогать.
— Но вы же учились в школе, — сказала Стефани.
— Нет, я бросил школу, когда мне исполнилось двенадцать лет. Закатил дома скандал, мать спорить не стала. Учился я неважно, на самом деле мне страсть как хотелось хозяйничать на кухне в гостинице «Фушар». Поэтому, когда мать отправлялась на работу, я шел вместе с ней, и пока она убирала в номерах, болтался на кухне. Мыл посуду, складывал салфетки, начищал столовые приборы, бегал по всяким поручениям, а потом в один прекрасный день помощник главного повара взял и попросил меня помочь ему нарезать овощи. Когда мне исполнилось пятнадцать лет, мне разрешили помогать готовить салаты. В шестнадцать, когда как раз убили отца, я был помощником кондитера и получал зарплату. Небольшую, правда, но все равно — это уже было кое-что.
— А что было потом? — спросила Стефани.
— Что ж, потом я сам стал главным поваром, владельцем собственного ресторана с тремя звездочками. У меня была такая же блестящая репутация, как у братьев Труагруа, Поля Бокюза, Роже Верже… это все корифеи французской кухни. Мы были хорошими друзьями — соотечественники, беззаветно преданные своему искусству. Прошло еще некоторое время, и я женился, у меня родился ребенок.
— Ах, вот как! Но потом…
— Но потом, как-то раз — было это лет десять назад — я задержался на работе допоздна, а в ресторан проник грабитель. Вот тогда моя жизнь и изменилась.
Он умолк на секунду.
— Еще один вор, — пробормотала Стефани.
Робер бросил на нее восхищенный взгляд.
— Вы понимаете, сколь парадоксальным кажется то, что решающее влияние на мою жизнь оказали двое воров. М-да, вы правы, еще один вор. Он вошел через боковой вход, я в это время сидел за письменным столом у себя в кабинете, рядом с кухней. Я услышал какой-то звук — он пытался вскрыть сейф в кабинете метрдотеля, — и когда я столкнулся с ним лицом к лицу, произошла драка. И я убил его.
У Стефани вырвался судорожный вздох.
— У вас был нож. Вы взяли его на кухне.
— Ах, дорогая моя, у вас острый ум. Да, на сей раз нож оказался у меня. Зато у него был револьвер, но, несмотря на то, что возможности пустить его в ход ему не представилось, все сошлись на том, что я оборонялся и, следовательно, не подлежу наказанию в судебном порядке. Поэтому меня отпустили, а ресторан в результате стал даже еще популярнее, чем прежде, и все должно было быть хорошо. Но жизнь рассудила иначе. Потому что, видите ли, когда я боролся с этим человеком, во мне проснулась такая ярость, какой я раньше никогда не испытывал, и безмерная радость атаки. Я оказался на месте отца, я отдал себя во власть смертоносного гнева, и ничто, ничто не остановило меня, не помешало убить человека. После я понял своего отца и понял, что я плоть от плоти его.
За столом воцарилась тишина. Робер разглядывал свои руки на краю стола. Казалось, он забылся.
— Я понял также, что во всех нас есть нечто такое, что имеет основополагающее значение для нашего «я», хотя мы даже не подозреваем об этом. Что-то настолько глубоко спрятанное в нас, что когда, преисполнившись гордыни, мы утверждаем, что можем предвидеть, как поведем себя в тех или иных обстоятельствах и сможем контролировать свои действия, на самом деле мы не способны разглядеть это нечто, точно так же, как недостаточно знаем себя, чтобы заглянуть внутрь своего «я» настолько глубоко, чтобы постигнуть себя. Поэтому мы знаем только часть собственного «я» и зачастую не можем контролировать даже ее. Я не знал человека, убившего этого вора. Его звали Робер Шалон, и он жил в моем теле, но я с ним был не знаком. Это привело меня в ужас. И тогда я подумал: мне важно познать, кто я на самом деле, и использовать свои знания, чтобы помочь другим узнать, кто они на самом деле, помочь им понять, что они представляют собой в глубине души, и найти этому достойное применение.
— Ты расстроил ее, — сказал Макс, и, подняв голову, Робер увидел слезы, блестевшие на лице Стефани.
— Ах, Сабрина, простите меня. — Робер сжал ее руки. — Я не отдавал себе отчета в том, что… да, конечно, вас ведь тоже постигла эта утрата: вы не знаете женщину, которая живет в вас. Что ж, тогда позвольте мне помочь вам, давайте попытаемся вместе вернуть ваше прошлое и помочь вам вновь обрести свое «я».
— Я не знаю, как это сделать, — сказала Стефани.
— Я тоже, но, может быть, мы вместе научимся этому. И еще, знаете что? Я буду учить вас готовить. Ладно? Готов побиться об заклад, что раньше вы умели готовить, так что, может, вспомните, как это делается, и это поможет вам вспомнить и все остальное. Что скажете?
— Мадам Бессе не обрадуется, — сказал Макс, и Стефани тут же почувствовала, что, несмотря на непринужденный тон, которым он произнес эти слова, направление, которое приняла их беседа, было ему не по душе.
