Эйлин Гурдж - Леди в красном
— Чем могу помочь? — спросила она. Она говорила вежливым тоном, но держалась за дверную ручку и не спускала глаз с дробовика, прислоненного к двери.
— Я просто проезжал мимо и увидел ваше объявление. Вот и решил поинтересоваться, есть ли у вас щенки на продажу.
Мужчина по имени Уильям широко улыбнулся, и если бы не эта улыбка в пол-лица, из-за угловатости черт его внешность могла бы показаться суровой.
У нее как гора с плеч свалилась.
— Сейчас нет, но я со дня на день ожидаю приплод. Вы ищете мальчика или девочку?
— Все равно. Для меня это непринципиально.
Он переминался с ноги на ногу, перенося вес тела с больной ноги на здоровую. Глядя ему за спину, она увидела бельевую веревку с вещами, выстиранными еще вчера, но так и оставшимися висеть: колышущаяся на ветру простыня, красная клетчатая скатерть с подпалиной, образовавшейся в результате чересчур усердной глажки, детский вельветовый передник Люси, фланелевая ночная рубашка, несколько наволочек, блузка.
И пара мужских маек.
Она вздрогнула. О боже! Разве можно быть такой беспечной?
Заметил ли он? Возможно, сейчас он не придаст этому значения, но позже, когда узнает, что ее муж на войне, то обязательно задумается, почему это на ее веревке сушится мужское нижнее белье. А если он еще обмолвится об этом между делом, и слухи разойдутся…
При мысли об этом внутри все сжалось. Чтобы как-то отвлечь его внимание от посторонних вещей, она решила поинтересоваться:
— А почему вы думаете, что хотите именно бордер-колли?
— Без особых на то причин. — Он неопределенно махнул рукой. — Как уже говорил, я увидел объявление и… вот… подумал…
Внезапно в его голосе зазвучала неуверенность, словно это был лишь мимолетный порыв.
— Это пастушья собака, — сообщила она. При этом голос ее звучал резче, чем хотелось бы. — Если вам нужен просто любимец, то я бы посоветовала вам выбрать другую породу.
Она на дух не переносила людей, которые относились к щенкам как к игрушкам и бросали их, как только те переставали их забавлять или плохо поддавались дрессировке.
Но он не обиделся. Его улыбка стала только шире, отчего складки по бокам рта проступили еще отчетливее. Она снова поразилась синеве его глаз. Цвет их был до такой степени насыщенным, что казался почти фиолетовым — цвет крокусов, которые только-только начали выбиваться на поверхность из-под оттаявшей под весенним солнцем земли.
— Извините, что говорю вам это, миссис Стайлз, но у вас определенно очень забавный подход к делу, — сказал он с легкой фамильярностью. — Если вы имеете что-то против того, чтобы я купил у вас щенка, то так и скажите, и я пойду своей дорогой.
Она немного смягчилась и ответила уже не таким ледяным тоном:
— Мои собаки — это не коробки со стиральным порошком. Я хочу быть уверена, что отдаю их в хорошие руки.
— В таком случае, почему бы вам просто не приехать ко мне домой и не убедиться, что им там будет хорошо? Вы сможете познакомиться с моей женой и сыном. Мы живем на Коувроуд. — Итак, значит, он женат. Почему-то ее это удивило. — Вообще-то я хотел приобрести щенка для сына. У него через пару недель день рождения, девять лет исполняется.
Элеанор слабо улыбнулась.
— У меня дочери столько же. Они, наверное, одноклассники. Странно, что мы с вами прежде не встречались.
— Обычно Дэнни из школы забирает жена, — пояснил он. — А я большую часть времени отсиживаюсь у себя в студии.
Теперь она поняла, почему это имя не давало ей покоя.
— Погодите-ка, да ведь я вас знаю! Вы тот самый МакГинти, художник. — Его имя часто упоминалось в статьях, посвященных острову, а совсем недавно в книжном магазине Дарвиля, в центре, проходила выставка его работ. — Я видела некоторые ваши картины.
— И как они вам? — спросил он так, словно его действительно интересовало ее мнение.
Она мысленно вернулась к событиям того дня. В тот день она поехала по магазинам, и ей надо было еще где-то убить полчаса до того, как настанет время забирать Люси из школы. Она заглянула к Дарвилю, и там ее покорили развешенные на стенах картины. В основном это были пейзажи, виды различных уголков острова, отраженные до таких мельчайших подробностей, что казалось, будто смотришь из окна.
— Больше всего мне понравилась та, на которой олень на просеке и падает снег. Она показалась мне такой… Даже не знаю, как объяснить… Глядя на нее, я почувствовала умиротворение. — Она постепенно оттаивала. — Но разве я что-то смыслю в искусстве? Я просто знаю, что мне нравится, а что — нет.
— В живописи только это и имеет значение, — сказал он.
Она почувствовала, что он говорит искренне. Она и сама не поняла, как сказала:
— Не хотите зайти в дом? Я как раз собиралась готовить кофе.
— Если только это вас не затруднит.
— Совершенно не затруднит.
У Элеанор были свои причины настаивать на этом. Она надеялась, что сможет занять его до тех пор, пока не проснется Люси. А там нужно только шепнуть ей, чтобы сняла белье с веревки, и он уйдет ни с чем.
— Надеюсь, вы пьете неразбавленный, — сказала она, впуская его в дом. — А то у меня закончилось молоко. До города долго добираться, поэтому я обычно жду, пока наберется полный список покупок.
— Черный кофе меня вполне устроит.
Они как раз шли по коридору на кухню, когда он остановился, чтобы поближе рассмотреть одну из семейных фотографий на стене, на которой был изображен Джо в военной форме.
— Ваш муж?
— Да.
Она почувствовала легкое беспокойство. Ему ничего не стоит сложить два и два и понять, что если ее муж на войне, то мужских маек на веревке быть не должно.
— Во флоте служит, как я вижу. На какой базе?
— По последним сведениям, на Филиппинах. Довольно сложно отследить. Иногда неделями ждешь письма, а потом разом приходит целая пачка.
Она молилась про себя, чтобы он не спросил о майках. Как она тогда будет выкручиваться?
— Он воюет за свою страну. Я считаю, что это долг каждого. — Неожиданно лицо Уильяма стало каменным. — Я хотел пойти добровольцем, но меня не взяли из-за вот этого.
Он похлопал по хромой ноге, слегка скривившись, словно от боли, хотя она чувствовала, что если он и испытывает боль, то скорее душевную, нежели физическую. Он наверняка переживал, как и любой другой годный к военной службе мужчина на его месте, которого не пустили на фронт, что оказался на втором плане.
— Как вы ее повредили? — спросила она, глядя на его ногу.
— Я сломал ее еще в детстве, когда катался на лыжах. Почти все кости были раздроблены. Эта чертова штука так и не срослась правильно.
