Арина Холина - Законы высшего общества
Диванчик был скромный, малюсенький, но они как-то уместились, и даже боль от впившейся в ногу резной рамы казалась частью ритуала — и не было ничего более естественного, космического, божественного, чем два человека, любивших друг друга вопреки долгу, совести и прочим несущественным обстоятельствам в этой квартире, напротив раскрытых настежь окон, на виду у всех, любивших настолько, что не ощущали уже разницы между своими телами, и перепутавших пол, возраст и планету.
Настя никогда, ни разу в жизни, не считала, что секс — это некая кульминация близости душ. Она не боялась расплаты за грехи и не сомневалась, что репутация — это нечто, от секса отвлеченное.
Ее легко было ублажить, она не придавала значения декорациям и оценивала любовь отдельно от постели. Но вот, пожалуй, с Леванчиком, который еще только снимал с нее трусы, а душа ее уже отлетала, Настя единственный раз почувствовала, что такое единство телесного и душевного удовольствия. Когда хочется плакать от счастья и ощущать все самым высокопарным образом, когда для тебя вдруг открывается таинство, мистика, великое чудо соединения мужского и женского.
И Настя уже заранее понимала, что добром все это не закончится.
Когда все прошло, и они лежали, не разжимая объятий, закрыв глаза, Настя даже немного испугалась — а вдруг сейчас последует гадкая сцена: «Не знаю, что со мной было, как я посмотрю ей в глаза, что же делать?» — но Максим вел себя как заправский волокита — никаких лишних слов.
Настя приняла холодный душ — горячую воду уже отключили, а нагреватель не подсоединили к электричеству, налила и себе, и Максиму коньяк, и они отпраздновали адюльтер — весело и легкомысленно, как настоящая богема.
О Гале ни гу-гу. Даже странно. Ничего не вижу, ничего не слышу?
Но об этом не хотелось задумываться. Хотелось взять от этих сумеречных часов, что застряли между двумя пространствами — реальностью и миром желаний, все, что возможно.
Настя никогда не думала о себе в таких выражениях, она была бандиткой, цыганкой, для которой понимание добра и зла заключается лишь в том, хорошо ей от этого или плохо. Десять лет назад она подняла черные паруса и помчалась навстречу горизонту — запретными маршрутами, напролом, нигде не оставаясь настолько долго, чтобы ее могли схватить и обезвредить.
Для нее не существовало большой и светлой любви с домом для шумной семьи, с детским щебетом, воскресными семейными развлечениями и добродушной собакой.
Каждая новая любовь казалась ей фильмом, о котором забываешь, едва отснята последняя сцена, а семья — театром, рутиной, бесконечным повторением Чехова, Островского, Шекспира…
Сейчас Насте очень хотелось любить Максима, который казался ей целым миром — и такой мир с восьми до одиннадцати ее вполне устраивал.
И она была права в том, что Галя, его законная любовь, не имеет ни малейшего отношения к тому Максиму, которого узнала она, Настя.
Галя выходила замуж за производителя вешалок, обеспеченного мужчину в расцвете физической привлекательности, с квартирой «в тихом центре» и интересным хобби — литературой, которое могло бы сделать ее, Галю, героиней светской хроники, Женой Писателя.
Но это была скорее фантазия — поначалу Галя и не представляла, что нечто подобное происходит в обычной жизни, с такими, как она и ее подруги. Всяких там Собчак и Волочковых придумали в журнале «ХЭЛЛО» — они были ненастоящими, художественными персонажами, рожденными для увеселения читателей.
Галя и боялась, и хотела открыть дверь в этот новый удивительный мир — мир глянцевых героев и глянцевых же страстей.
Но при этом она отчаянно ревновала своего мужчину — и ревность ее была странной, неописуемой породы: помесь беззащитного пуделя и твердолобого буля.
Не так уж она и любила Максима, чтобы взгляды, вздохи и намеки оставляли у нее в душе кровоподтеки и долго не проходящие, иссиня-желтые синяки.
Ее показная ревность была скорее ее же триумфом — оскаливая зубы, рыча и щекоча когтями землю, Галя ставила на место всех тех женщин, что хотели бы получить ее мужа — Мужа с большой буквы, Законного Мужа, но — поздно! — не могли.
Почему-то Галя была уверена, что расправится с соперницами, а в то, что мужчины уходят от законных жен просто так — не к другой, а потому что больше вместе никак нельзя — не верила, не понимала, что так бывает. Она, Галя, ведь делала все, чего хочет мужчина, — готовила, изводила домработницу, спала в сексуальном белье, душилась ферромонами, изучала в журналах все материалы о том, как сделать Его счастливым в постели… О чем еще смеет мечтать муж?
Настя чувствовала, что все мысли о том, как же они так, и что теперь делать, и куда девать Галю, а также о чести и совести, и что им друг без друга — никак, лезли из всех щелей, заполняли пространство, но они с Максимом точно знали — не надо сейчас об этом говорить.
Им было так хорошо в их крошечной лжи, в их несуществующем мире, что невозможно было, как хлыстом, полоснуть по этому блаженству чем-то реальным.
Тишину разбил дверной звонок.
— Ой! — Настя сделала большие глаза. — Кто там?
— Мебель, — пояснил безмятежный Максим и пошел открывать.
Настя осталась в комнате, разлеглась на диване и вообразила себя трагической героиней.
«В 2007 году Анастасия знакомится с известным писателем, лауреатом Букеровской премии Максимом Гранкиным. Первое время их роман походит на мелодраму — он женат, они тайно встречаются в гостиницах, но в конце концов он разводится с женой и предлагает актрисе вступить в законный брак. Но на пике отношений она уходит от него, как принято сейчас говорить, из-за „непримиримых разногласий“. Друг семьи сообщил нашему изданию, что причиной разлада послужили творческие амбиции Анастасии, которой предложили сниматься в Голливуде, а Максим не пожелал стать лишь тенью известной актрисы. Через несколько лет он застрелился, оставив записку: „Настя, прости. Не могу без тебя жить“. Пресса обвиняла Устинову в эгоизме, но в единственном интервью, которое дала нашему изданию звезда русского кино, она сказала, что только очень сильные люди могут принести личную жизнь в жертву карьере»…
— Ты спишь? — голос Максима, жертвы ее эгоизма, прозвучал над самым ухом.
— Черт! — встрепенулась Настя. — Что ты подкрадываешься?!
— Ничего… — ответил он, задрал майку и поцеловал ее в живот.
От живота спустился вниз, к джинсам, впившимся в упругий живот, расстегнул верхнюю пуговицу и коснулся губами белой, не тронутой загаром кожи. Настя притянула его к себе и зацеловала в шею — горячую, солнечную, чуть влажную. Она запустила пальцы в его волосы — такие мягкие, пахнущие вкусным шампунем и сигаретами, и все пыталась поцеловать за ухом, отчего ему было щекотно и он вырывался, оттягивала ворот майки и кусала за ключицу, ощущая у себя на спине его правую руку, и на бедрах — левую, и они прижимались все ближе, пока ждать больше стало невыносимо. Одежда разлетелась, и Настя, Настя, никогда не отвлекавшаяся от секса, вдруг почувствовала потребность любоваться на него, упиваться его красотой, понимать его сердцем, а не тем, что между ног, и все слилось — его взгляд, ее чувства, незамысловатые сексуальные движения — все стало единым целым, плотью их еще не возникших отношений.
