Арина Холина - Законы высшего общества
Честное слово, детский сад! Ведь Настя не просто так опрокинулась — нарочно упала в его объятия. Вот на какие хитрости приходится идти взрослой женщине, чтобы всего-то коснуться мужчины!
Можно было, конечно, задушить это не раскрывшееся чувство на корню, но не могла она бороться с желанием — оно было слишком сильным. Уложило ее на обе лопатки.
Потом они сидели под тентом и потягивали коктейли. Гриша заснул.
Галя устроилась чуть в стороне от Максима и зыркала по сторонам. Видимо, она была из тех женщин, что стыдятся нежности, сексуальных полунамеков, близости — все это ей заменяли строгость, придирчивость и какая-то сучья ревность собаки к своим детенышам. Не было у них ни влюбленных взглядов, ни случайных касаний, что так много значит для парочек.
Ну, почему Галя? Почему он выбрал ее, а не тихое бледное создание, которое возбуждается от рецептов и пеленок?
Хотя, возможно, ранить такое вот создание Настя бы постеснялась, а вытравливать из Максима эту жуткую Галю было не стыдно, не безнравственно.
Они вернулись на дачу, и ловкая Настя умудрилась столкнуть Галю с соседкой, такой же местечковой кикиморой. Девицы сдружились и отправились к соседке на чай.
А Настя, Гриша и Максим отлично поработали в беседке, под люстрой с шелковым абажуром, за обеденным столом, на который Вера Ивановна накинула тяжелую бархатную скатерть с бахромой — трофей, вывезенный с парижского блошиного рынка. Беседка превратилась в кабинет, и горели свечи, и чирикали птицы, одной из которых, возможно, был соловей, и в зрачках отражалось пламя — и в этом сумрачном свете расцветали любые надежды, как бывает только летними вечерами.
Весь следующий день они трудились, пока Галя загорала с соседкой, а вечером втроем неожиданно напились, и руки Насти и Макса все чаще сплетались — пусть для этого и нужен был предлог: зажигалка, стакан, конфетница, ручка, и пламя в глазах трепетало просто так, без отражавшихся в них свеч, и, казалось, нужно лишь сделать шаг. Один шаг.
Глава 9
Шаг был длиною в неделю. Каждый день они встречались то с Максимом, то с Гришей и уже несколько подустали друг от друга, даже сексуальное напряжение упало вольт до пятидесяти.
— Насть, я в восемь не могу, мне мебель из реставрации привозят, так что давай либо завтра, либо совсем поздно, — предупредил Максим за час до встречи.
— Куда привозят?
— В Большой Харитоньевский, на квартиру, — пояснил Максим.
— Ну, давай тогда я к тебе подъеду.
— Давай! — обрадовался он.
Дом был не очень старый — сталинский, ранней застройки.
Квартира пахла ремонтом. В гостиной на столе, с которого, видимо, только что сорвали защитную пленку, стояли пластиковые коробки с роллами, суши и бутылка коньяку.
— Ух ты! — обрадовалась Настя. — Пир на весь мир!
Было что-то особенное в этой обстановке. Первое свидание? Сколько раз Настя ходила на первые свидания в рестораны? Не счесть. Рестораны, чтобы поесть, рестораны, чтобы себя показать, просто не очень удачные рестораны. Однотипные, массового производства и широкого потребления свидания.
Но вот сейчас они сидели в квартире, где всюду расставлены банки с краской, валяются груды кистей, лотков, мешки с цементом, мебель упакована в бумагу и пластик, окна открыты нараспашку, в банке из-под огурцов зачахли ромашки, а на массивном столе из карельской березы — набор юного соблазнителя: суши и бухло.
— Это твоя квартира? — спросила Настя.
— Сейчас моя, а раньше была дедушкина.
— А кто у тебя дедушка?
— Дипломат. Говорил на пяти языках. И всю жизнь пил коньяк, — улыбнулся Максим.
— А родители?
— Мама — стилистка, живет в Америке. Отец — политтехнолог. Бывший.
Максим разлил коньяк, звякнул бокалом о ее бокал и рассказал сложную семейную интригу.
Его дед в двадцать лет женился на девушке, похожей на ангела. Армянку с большими, как у инопланетянки, глазами, белой фарфоровой кожей, черными волосами отдали за него замуж друзья семьи.
Прадед, тоже дипломат, работал в те времена в Колумбии. На следующий год искрившийся от невиданного счастья муж решил устроить второй медовый месяц и поехал с женой к отцу. Там, гуляя по улицам Боготы, они петляли по переулкам судьбы, пока Фортуна, не иначе как позавидовавшая чужому невозможному счастью, не привела их к дому, из которого выскочил угашенный дешевым кокаином местный подонок. Глядя на них остекленевшими глазами, урод выхватил пистолет и разрядил его в живот красавицы-армянки.
Она умерла на руках мужа.
Остался ребенок — отец Максима. Но для деда жизнь закончилась уже тогда.
Дед учился в Строгановском, но бросил писать — творить он был неспособен. Прадед за руку привел его в МГИМО и больше этой руки не отпускал — держал свои длинные аристократичные пальцы на пульсе, пока не почувствовал, что пациент будет жить.
Легкий, романтический юноша превратился в чиновника, жаждущего уехать как можно дальше от всего, что напоминало о прошлой жизни.
Отец Максима рос с дедушкой и бабушкой.
Отец женился на женщине старше его на пятнадцать лет, что тогда казалось дикостью, и она родила ему Максима, после чего уехала в Америку, где года два жила с никому не известным актером, а потом вышла замуж за настоящего голливудского миллионера, телепродюсера.
Причем еще в юности мать лишилась руки — после страшной аварии, и все три мужа были от нее без ума.
Мать начинала то ли как певица, то ли как актриса — и не разберешь, но ушла с первой же съемочной площадки, внезапно разочаровавшись в профессии.
Родители молодого человека, который был за рулем опрокинувшейся в овраг машины, принесли матери очень большую по тем временам сумму — из всех пассажиров больше всех пострадала она. Мать Максима наняла швею, а сама придумывала наряды для светских дам, страдавших экономией, — не все желали покупать дорогие наряды, многие выбирали частных портних.
Отец же долго работал политтехнологом, достиг больших высот, а пару лет назад ушел на пенсию и отправился в кругосветное путешествие.
— Ничего себе! — ахнула Настя, выслушав семейную сагу.
— Ладно, давай, что ли, хоть создадим видимость работы, — предложил Максим.
Они пересели на диван, разгоряченные коньяком, дыша друг на друга виноградными косточками, и вдруг нежность захлестнула Настю — она чуть не расплакалась, неожиданно, пьяно, но пришла в себя, едва ощутив на губах сухой, горячий поцелуй.
Не было никакой паузы, неловкости, взглядов «а стоит ли?», были только сухие ладони, жадные губы, впившиеся друг в друга, и такая страсть, что всего хотелось быстро-быстро, без ожиданий, прелюдий и прочего, чем разогревают себя робкие любовники.
