Сандра Мэй - Опасный роман
— Я не понимаю, при чем здесь Джереми Раш?
— Он был женат.
— Я знаю. Он говорил. Они развелись, причем инициатором был он, а потом она умерла от малярии…
— Он так вам сказал?
— Это… неправда?
Дон стиснул зубы так, что шрам на щеке побелел от напряжения.
— Магда его любила. Очень сильно любила. И красивая была до ужаса. Он ревновал ее — бешено, постоянно. Тогда ведь только год прошел, как он оказался в кресле. Депрессия, одно слово. Он изводил ее своими подозрениями, следил за ней, пока она была в доме, приставил к ней М'денгу. Магда ее ненавидела. Говорила, что М'денга хочет ее извести. Потом Магда не выдержала и потребовала развода. И тогда они поссорились. Я до сих пор не знаю точно, кто нажал на спусковой крючок, но Магда умерла не от малярии.
Лили смотрела на Дона расширившимися от ужаса глазами, не решаясь произнести ни слова, а он мрачно подбрасывал на ладони раскаленный уголек, не замечая жара.
— Он отличный парень, всегда был таким, но кличку ему дали не зря. Бешеный. Вполне могло быть, что это он Магду… в состоянии аффекта. Потом я его ни на минуту не оставлял, потому что он хотел покончить с собой. Долго это длилось, года полтора. А потом он сел и написал роман. Обо всем, что случилось. Роман пошел каким-то бешеным тиражом, а у Джерри полегчало на душе. Он успокоился, перестал думать о смерти. Но вот женщин у него больше не было, это я знаю точно. Он говорил мне, что больше всего боится влюбиться также, как в Магду.
— Господи…
— Не знаю, может, и глупость, но ведь в чужую душу не заглянешь.
— Печальный принц…
— Чего? А, это да. Он красавчик, верно. Не то что я.
— Дело не в красоте. Он мне с самого начала показался очень одиноким. Как будто его кто-то заколдовал и оставил в этом доме…
Дон с некоторым сомнением посмотрел на нее и хмыкнул. Лили немедленно очнулась и страшно смутилась. Опять романтические бредни! Нужны они Дону Фергюсону, профессиональному солдату-наемнику…
Ночь упала на них неожиданно и стремительно. Костерок съежился и погас, потянуло холодом. Фергюсон критически осмотрел хижину и заявил, что спать они будут снаружи. Лили получила старое одеяло, пахнущее дымом и еще чем-то подозрительным, завернулась в него и улеглась по примеру своего спутника ногами к золе, еще хранившей остатки тепла.
Заснуть не удавалось. Лили бил озноб, она буквально сотрясалась от холода. Одеяло не грело ни в малейшей степени, влажные джинсы превратились в холодный компресс. Через некоторое время Лили Норвуд поняла, что странный звук, который она слышит последние несколько минут, — это стук ее собственных зубов.
Она бы заплакала, да уже не осталось слез, поэтому Лили просто заскулила от отчаяния. В ту же минуту громадная жесткая ручища сгребла ее вместе с одеялом и прижала к чему-то теплому и большому. Лили не сразу, но все-таки поняла: большое и теплое — это тело Дона Фергюсона. В ту же секунду она рванулась так, словно ее прижгли каленым железом, но вырваться из стальных объятий было не так-то просто. Сварливый голос Дона Фергюсона раздался у нее над ухом:
— Спите, девственница несчастная! Никто на вас не посягает. Вы мокрая, зареванная и чумазая, от вас несет болотной тиной, и вообще спать надо. Со мной не замерзнете и не простудитесь. На счет три отпускаю, думайте быстрее.
На счет три он просто захрапел, а Лили лежала тихо, словно мышь под метлой. Оскорбленная гордость вопила: «Прочь от мужчины, бесстыдница!», но подлый здравый смысл шипел в ухо: «Он спит, тебя не трогает, и он теплый. Представь — сейчас придется лежать в мокрых джинсах на холодной земле и ждать рассвета. Ужас!»
Лили осторожно подтянула коленки к груди, руки прижала крест-накрест к плечам и, прикрывшись таким образом от возможного насилия, задремала.
Дон Фергюсон был не просто теплым, он вполне мог заменить собой печку. Ровное, мерное дыхание чуть шевелило волосы на макушке Лили, и тут ей пришло в голову, что уж рядом с ним-то к ней никто не подкрадется. Она глубоко вздохнула — и заснула мертвым сном.
Дон Фергюсон лежал на боку в страшно неудобной позе и добросовестно старался дышать ровно. Шрам двадцатилетней давности гудел и ныл, ногу сводило, но Дон не шевелился.
Она спала тихо, как ребенок. От ее волос пахло мокрыми птичьими перьями. Его ладонь полностью накрывала все ее плечо, узкое и хрупкое. Под ладонью было тепло, но дальше кожа почти заледенела. Дон осторожно передвинул ладонь вниз. Только бы не спугнуть этого мокрого воробья, только бы не разбудить неловким движением смешную эту барышню с такими изумленными зелеными глазами…Она не проснулась и не испугалась. В ответ на движение его руки она стремительно повернулась на другой бок, ввинтилась ему под мышку, чуть повозилась и блаженно замерла в тепле. Дон лежал и чувствовал себя полным идиотом. Потом спохватился и бережно прикрыл ей спину сползшим одеялом, подумал и обнял ее обеими руками.
Это было ужасно странное чувство. Словно несешь в сложенных ковшиком ладонях драгоценную воду. Надо идти осторожно, потому что стоит пролиться хоть капле — уйдет вся вода…
Он никогда ни с кем не жил вместе. Приходил, ночевал, иногда оставался на несколько дней — если требовалось залечить рану или отсидеться, пережидая погоню. Как только женщина начинала чинить его белье и пришивать пуговицы к куртке, он уходил.
Несколько отчаянных негритянских девчонок ночевали здесь, на болоте, в его хижине. Эти норовили утром сварить ему кофе, отмыть от копоти кружки… После этого их участь была решена.
Дон Фергюсон никогда не испытывал желания и необходимости жить с кем-то. Заботиться о ком-то…
Согревать кого-то ночью.
Маленькая рыжая дурочка, спящая у него на груди, считающая Джерри Бешеного принцем и верящая в родственные чувства Дункана Малкехи, потрясла его мир до основания. Рушились преграды и бастионы, которые Дон Фергюсон старательно воздвигал всю свою жизнь. Он все еще дышал ровно, но сердце билось все чаще и чаще, все сильнее, уже заполняя собой всю грудную клетку, все его большое, сильное израненное тело.
И когда сердце почти вырвалось из груди, неподалеку хрустнула ветка.
Лили проснулась, потому что рука Дона Фергюсона зажала ей рот, а сам он тихо дунул ей в ухо. Она вытаращилась на него, еще не очень понимая, где находится, и тут он прошептал едва слышно:
— Здесь кто-то есть. Когда скажу — беги в камыши и сиди там, что бы ни случилось.
Странный это был шепот. Губы почти не шевелились, ни одного звука не раздалось, но вся фраза отчетливо прозвучала у нее в голове. Телепат он, что ли?
