Кэтрин Стоун - Ты - моя тайна
— Когда вы почувствовали боль?
— Всего пять минут назад.
— Возможно, морфин заглушил боль, — негромко сказал сестре врач.
Джейк навсегда запомнил эти слова. Наверное, все было бы иначе, если бы ему не вводили морфин, — он бы раньше почувствовал, что мышцы отмирают. Все последующие месяцы и годы страданий Джейк почти никогда не просил дать ему обезболивающее.
— В чем дело, доктор? — спросила Джулия.
Сострадание уступило место страху. Этот человек должен помочь Джейку во что бы то ни стало, и не важно, устал ли он и сколько раненых в нем нуждаются.
А врач в эту минуту с горечью убедился, что перед ним самый тяжелый больной во всем самолете. Он назначил огромные дозы пенициллина. Потом ушел в кабину и вернулся минут через двадцать. Вид у него был еще более усталый, но, как ни странно, оживленный и уверенный. У врача появился план.
— Это называется клостридиальный мионекроз, — начал он.
— Газовая гангрена! — с ужасом прошептала Джулия.
Врач с любопытством взглянул на нее. Было само по себе примечательно, что молодая красавица жена генерала летит с ними и лично ухаживает за солдатом-деревенщиной, причем делает это с радостью. А теперь выясняется, что она знает научное название газовой гангрены.
— Да, совершенно верно, — подтвердил он, — мышечная инфекция, вызываемая особыми бактериями. Мышцы отмирают, и это причиняет сильнейшую боль. Что касается лечения…
Он отвернулся и посмотрел на Джейка. Дыхание у того участилось, а кровяное давление, видимо, упало. Однако сознание Джейка оставалось нормальным, он мыслил ясно. Такова зловещая особенность газовой гангрены: человек осознает, что ему угрожает смерть, но тем не менее остается спокойным. Но Джейк таким не казался.
— Лечение заключается в удалении пораженных мышц в кислородной барокамере, если она доступна. Я радировал Уолтеру Риду. Операционная будет готова ко времени нашего приземления. Вы должны подписать согласие на хирургическое вмешательство прямо сейчас. Это сэкономит время.
— Вы можете дать ему обезболивающее? — скорее потребовала, чем попросила Джулия.
— Нет! — ответили в унисон врач и Джейк.
— У него слишком низкое давление, — добавил врач.
Врачи удалили Джейку все мышцы бедра, кроме одной. В операционной возник спор, следует ли ее оставлять. Возможно ли избежать инфекции?
— Проще всего удалить ее сейчас, но стоит рискнуть и оставить. Если она живая, парень, возможно, со временем снова сможет ходить. Давайте ее сохраним.
Так сказал главный хирург-ортопед. Спорить с ним не было оснований: он был человеком предусмотрительным и чаще всего оказывался прав.
Джейк провел в госпитале почти год. Он перенес множество операций и заново учился ходить, а также читать, писать и говорить как джентльмен.
Красиво, грамотно и литературно выражаться его учила одна только Джулия, но, добившись в этом отношении полного успеха, она поручила его дальнейшее образование самым лучшим, дорогим и чрезвычайно заинтригованным преподавателям истории, математики, географии, литературы и других предметов.
Джейк стал всеобщим любимцем. Знаменитым пациентом госпиталя. Любимым больным медсестер. Самым способным и любимым учеником своих преподавателей. Невероятно успешным воплощением замысла Джулии.
— Он сделался игрушкой, Джулия. Твоей игрушкой, игрушкой врачей, игрушкой преподавателей. В этом нет ничего хорошего. Ему необходимо предоставить возможность развиваться самостоятельно. Сейчас он подавлен. Его индивидуальность — обаятельная мальчишеская личность — подавляется.
Последние три месяца этого года Фрэнк провел дома. Он часто навещал Джейка, но вплоть до одного июньского вечера не возражал ни против забот о Джейке, ни против программы обучения, составленной для него Джулией.
— Мне и в голову не приходило, что у тебя такие мысли, Фрэнк.
— Меня озарило только сегодня, дорогая. Мы должны забрать его из госпиталя и на время освободить от занятий. Пусть отдохнет, придет в себя.
Джейка выписали из госпиталя на следующий день. Джулия расплакалась, увидев, как он счастлив. Фрэнк был прав. Она освободила Джейка от занятий на все лето. Ему предоставили возможность привыкнуть к своему новому, но покалеченному телу и к своему тонко организованному разуму.
— Мы с Джулией хотим, чтобы ты жил с нами, сынок, но решай сам. Я понимаю, что тебе нужна независимость, самостоятельность. У нас отличный большой дом.
— Спасибо, сэр… то есть Фрэнк.
Джейк поселился в комнате для гостей на первом этаже белого особняка в колониальном стиле в Арлингтоне. К удивлению Джулии, он предпочитал одиночество — сидел у себя в комнате или гулял, медленно и с трудом, по дорожкам сада среди лилий и роз.
— Он должен найти себя, решить, кто он и кем хочет стать в будущем. Должен соединить в себе нового Джейка с прежним, — говорил Фрэнк, который чрезвычайно гордился молодым человеком, казалось, заново родившимся этим летом.
Джулия не знала, как себя вести. Джейк больше не нуждался ни в сержанте-инструкторе, ни в чрезмерно заботливой матери. Она не понимала, что ему нужно, и чувствовала себя неловко в его присутствии. Джейк должен был сам проявить инициативу. Дать ей знать, как он намерен прожить следующий этап своей жизни. И она ждала.
Однажды вечером в начале июля, за обедом, Джулия сказала, что собирается на концерт симфонической музыки.
— Одна? — спросил Фрэнк.
— Уж не стал ли ты поклонником симфоний, после того как целых полвека их терпеть не мог? — поддразнила его жена.
Фрэнк улыбнулся и весьма выразительно покачал головой. Ни он, ни Джулия не взглянули на Джейка.
— Вас, наверное, ничуть не удивит, если я скажу, что ни разу не был на таком концерте, — заговорил тот. — Но если музыка похожа на ту, что играет Джулия, когда вас нет дома, Фрэнк, я бы охотно ее послушал.
— Ты слушал мое исполнение каждый день в течение месяца, но в первый раз упоминаешь об этом, — сказала Джулия, у которой сильно забилось сердце: она очень хотела, чтобы Джейк пошел с ней на концерт.
— Мне кажется, вы бы сразу догадались, что музыка мне не нравится, — улыбнулся Джейк.
Следующие три года они с Джулией много времени проводили в художественных галереях, в опере, на концертах, в театрах. То была их общая страсть. Джейк инстинктивно тянулся к искусству, но у него был собственный вкус — ясный, определенный и неизменно совпадающий с пристрастиями Джулии.
Она нередко думала, что не учила его этому. Таков он сам, таково его восприятие. И они с ним в этом отношении очень похожи.
