Сесилия Ахерн - Посмотри на меня
— Трусишка, — пробормотала Элизабет.
Она оглянулась, убедилась, что находится в комнате одна, осторожно взялась за подлокотники и села в кресло. Ничего не произошло. Элизабет поерзала, посмотрела по сторонам, заглянула под кресло, но ничего не произошло. И когда она уже была готова подняться и уйти, кресло вдруг начало крутиться. Сначала медленно, затем постепенно набирая обороты. Элизабет испугалась и уже подумывала о том, чтобы спрыгнуть, но кресло крутилось все быстрее и быстрее, и она вдруг захихикала. Чем быстрее вращалось кресло, тем громче она смеялась. От смеха у нее заболел живот, она не могла вспомнить, когда последний раз чувствовала себя такой молодой — ноги подняты вверх и в стороны, ветерок колышет волосы. В конце концов, через несколько секунд, движение замедлилось и кресло остановилось. Элизабет перевела дух.
Улыбка медленно угасла, а детский смех начал стихать. Осталась только гулкая тишина пустого офиса. Она стала напевать, рассматривая живописный беспорядок на столе Поппи: буклеты с образцами тканей, банки с красками и журналы по дизайну интерьеров. На глаза ей попалась фотография в золотой рамке. На ней была Поппи, две ее сестры, три брата и их родители, теснящиеся на одном диване, как футбольная команда. Сходство между ними было очевидным — у всех маленькие носы и зеленые глаза, превращавшиеся в узкие щелочки, когда они смеялись. В угол рамки была вставлена полоска из четырех маленьких фотографий Поппи и ее друга. На первых трех они гримасничали перед камерой, на четвертой с любовью смотрели друг на друга. И этот момент был навечно запечатлен на фотографии.
Элизабет перестала напевать и загрустила. Она тоже когда-то пережила нечто подобное.
Продолжая рассматривать фотографию, она старалась не думать о тех временах, но в который раз проиграла эту битву, утонув в море нахлынувших воспоминаний.
Она заплакала. Сначала это были тихие всхлипы, но вскоре они превратились в полные боли стоны, идущие из глубины ее сердца. Она вслушивалась в свою боль. Каждая слеза была мольбой о помощи, на которую никто никогда не отвечал и на которую она теперь не ждала ответа. И оттого плакала еще сильнее.
Элизабет зачеркнула красной ручкой еще один день у себя в календаре. Мать отсутствовала уже три недели. Это не было рекордом, но достаточно долго для Элизабет. Она спрятала календарь под кровать и легла. Отец отправил ее спать три часа назад: ему надоело, что она возбужденно мерит шагами пространство перед окном гостиной. Но она изо всех сил старалась не заснуть, чтобы не пропустить возвращение матери. Потому что первые моменты самые лучшие: мать будет в хорошем настроении, довольная, что вернулась домой, будет говорить Элизабет, как сильно она по ней скучала, душить ее объятиями и поцелуями до тех пор, пока Элизабет не забудет, что она когда-то плакала.
Мать проплывет по комнатам, словно не касаясь ногами пола. Возвращаясь, она всегда говорила восторженным шепотом, и голос ее был таким тихим, что Элизабет казалось, что все, о чем они говорили, было их секретом. Глаза матери блестели от удовольствия, когда она рассказывала Элизабет о своих путешествиях и о людях, с которыми познакомилась. Конечно, Элизабет не хотела проспать все это.
Элизабет выпрыгнула из постели и сполоснула лицо ледяной водой из раковины. Не спи, Элизабет, не спи, говорила она себе. Она прислонила подушки к стене и села на кровати, глядя сквозь открытые шторы на темную дорогу, ведущую во мрак. Она ни секунды не сомневалась, что мать вернется этим вечером, потому что она ей обещала. И должна сдержать обещание, ведь на следующий день Элизабет исполняется десять лет, и мать это ни за что не пропустит. Всего несколько недель назад она обещала дочери, что они будут есть пирожные, булочки и любые сладости, какие только захотят. И у них будут воздушные шары всех любимых цветов Элизабет, они вынесут их в поле, отпустят и будут смотреть, как те летят к облакам. С тех пор как мать ушла, Элизабет не могла думать ни о чем другом. От мыслей о волшебных пирожных с чудесной розовой глазурью у нее текли слюнки, и она мечтала о розовых воздушных шарах с белыми лентами, взлетающих в голубое небо. И вот этот день почти наступил, больше не надо ждать!
Она взяла «Паутину Шарлотты», которую читала по ночам, чтобы не заснуть, и включила фонарик, так как отец не разрешал ей зажигать свет после восьми вечера. Она прочла несколько страниц, ее веки отяжелели и начали смыкаться. Она медленно закрыла глаза, чтобы дать им ненадолго отдохнуть. Каждую ночь она боролась со сном, потому что именно сон всегда позволял матери ускользнуть в ночь, именно из-за него она пропускала ее возвращение. Даже когда мать бывала дома, Элизабет старалась не заснуть, предпочитая вместо этого стоять под ее дверью, наблюдая, как она спит, или сторожа ее и не давая уйти. Даже в те редкие моменты, когда она все-таки спала, сны заставляли ее просыпаться, как будто она делала что-то плохое. Отцу всегда говорили, что ей еще рано иметь черные круги под глазами.
Книга выпала из рук Элизабет, и она погрузилась в сон.
Передняя калитка скрипнула.
В ярком свете раннего утра Элизабет открыла глаза, ее сердце бешено забилось. Она слышала, как поскрипывал гравий под ногами — кто-то приближался к входной двери. Ее сердце неистово колотилось от радости. Мать не забыла про нее, Элизабет знала, что мать ни за что не пропустит ее день рождения.
Она выпрыгнула из постели и пустилась в пляс по комнате, не зная, открыть ли матери дверь или же позволить ей появиться неожиданно, что та очень любила делать. Прямо в ночной рубашке она выбежала в холл. Сквозь рифленое стекло входной двери она видела чей-то силуэт. От возбуждения она прыгала с одной ноги на другую.
Дверь в комнату отца открылась. Она повернулась к нему с улыбкой на лице. Он ответил ей слабой улыбкой и прислонился к косяку, глядя на дверь. Элизабет снова повернулась к двери, теребя подол ночной рубашки. Щель почтового ящика открылась. В нее проскользнули два белых конверта и приземлились на каменный пол. Фигура за дверью исчезла. Калитка скрипнула и закрылась.
Элизабет отпустила подол ночной рубашки и перестала прыгать. Она вдруг почувствовала холод, исходивший от каменного пола. Медленно подняла конверты. Оба были адресованы ей, и сердце ее забилось быстрее. Может быть, мать все-таки не забыла. Может быть, она так захвачена каким-нибудь своим приключением, что не успела вернуться вовремя, и все объясняет в письме. Она аккуратно открыла конверты, боясь порвать бумагу, возможно, хранившую драгоценные слова матери.
В обоих конвертах были дежурные поздравительные открытки от дальних родственников.
