Натали Рамон - Мой маленький каприз
Послышался звук взлетающего вертолета. Мы обе посмотрели на небо в том направлении. Серебристый силуэтик стрекозой поднимался вверх.
— Эмир, — сказала Зейнаб.
— Фарида, — сказала я. — Нурали. — И обняла Зейнаб.
Она сначала напряглась и попыталась освободиться, но я гладила ее спину и повторяла:
— Зейнаб, Зейнаб. Все хорошо, Зейнаб…
Она обмякла, и я почувствовала, что она плачет. И сама вдруг тоже заплакала. Шум вертолета стихал. Серебристая стрекоза растаяла в темноте. Мы тихо плакали и гладили друг друга. И в этом было какое-то невероятное облегчение.
Затем концами своих покрывал она вытерла слезы, присела и пальцем стала чертить на песке фигурки, приговаривая:
— Фарида. Ахмет. Рашид. Джамиля. Нурали. Гасан. Тамиля. Таир. — Посмотрела на меня.
Я кивнула, мол, понимаю, это дети Фариды.
Она повторила, показывая пальцем на значки:
— Фарида. Ахмет, — и около Ахмета нарисовала еще несколько, сопровождая их разными именами. При имени «Зейнаб» показала на себя и уже рядом с этим значком символически изобразила двух своих дочек.
Я понимающе кивала. Она показала на меня и отдельно нарисовала еще одну фигурку.
— Эльцза! — Ее заплаканное лицо вдруг повеселело. — Эмир! — И тонкий палец пририсовал живот моей фигурке…
От растерянности я невольно охнула.
Она оживленно заговорила, одобряюще закивала и стала чертить вокруг «Эльцзы» много фигурок, повторяя:
— Эмир! О! Эмир!
Я отрицательно замотала головой и замахала руками. Она недовольно посмотрела на меня, резко стерла вокруг «Фариды» все фигурки, кроме одной:
— Нурали! — И, подняв вверх один палец, сделала вид, что плачет, а в результате не смогла сдержать настоящих слез.
Я опять обняла ее. Но она вывернулась и потянула меня за рукав, определенно зовя куда-то. Я пошла за ней, и мы оказались у костра, вокруг которого были только женщины и дети. Они ужинали. Завидев меня, все вскочили на ноги и стали кланяться. Я замахала руками, мол, не надо, не надо, но по жесту Зейнаб поняла, чего от меня ждут, и присела к костру. Все засуетились и стали меня угощать. Но то, что в эмалированной мисочке протянула мне самая старшая, даже по виду мало походило на еду. Какие-то комки мутной серой каши с черными пятнышками и устрашающим запахом…
— Шукран, — пробормотала я, принимая миску.
Все смотрели на меня. Но даже притронуться к этому выше моих сил, а они это ели… У этих детей и женщин вообще не было никакой другой еды! Я вскочила на ноги — к общему недовольству и полному недоумению. Сжимая миску одной рукой, другой я схватила Зейнаб за руку и почти бегом поволокла за собой в свой шатер.
Зейнаб бубнила что-то жалобное, но я выкрикнула:
— Плов! Айва! Кишмиш! Эмир! Эльза! Плов! Халва!
Она закивала робко и радостно. Кажется, поняла. Я ворвалась в шатер, сунула миску с кашей на кресло и схватила блюдо с пловом. Зейнаб несмело потянулась к сластям.
— Да-да! Все! Бери все! — Я вручила ей плов и прямо на крышку блюда стала водружать мисочки и тарелочки с остальными яствами. — Хоть раз в жизни поедите нормально! Забирай, забирай!
— Аллах. Аллах. О Аллах…
Глава 15, которая у костра
Девчушки Зейнаб всячески подчеркивали свою ко мне принадлежность и не отходили ни на шаг. Их мать тоже горделиво демонстрировала свои статус моей фрейлины — все остальные женщины были вынуждены общаться со мной только при ее посредстве. Впрочем, изобретенный ею способ «иероглифов» на песке пришелся очень кстати, и уже очень скоро я была посвящена в их родственные связи и всевозможные проблемы. Женщины смотрели на меня так, будто от моей воли напрямую зависело их дальнейшее благополучие.
Изобильного ужина на двоих оказалось конечно же недостаточно на полтора десятка едоков, пусть даже большую их часть составляли дети, безмерно обрадовавшиеся лакомствам. Радовались и женщины, но все равно эта ночная трапеза больше походила на поминки по Нурали. Я была не в состоянии заставить поверить их в возможности современной медицины. Вместе с Фаридой полетел еще и Таир — последний, если не считать Нурали, мужчина в их роде.
Мне была представлена его жена Зухра — совсем еще девочка с огромным животом. Ей предстояло рожать буквально на днях, но ребенок теперь будет расти без отца, потому что тот теперь — тень эмира. Знали бы они, что так случится, не стали бы его женить: чрезмерный калым за Зухру очень сильно подорвал финансовое положение рода. Чрезмерным же он был потому, что другие роды этого клана очень неохотно роднятся с родом Фариды — единственным, где родство традиционно идет по женской линии, потому что тот исстари служит «молочной верблюдицей» для рода их эмира. С одной стороны, родство — почетное, но с другой — крайне неудобное. Мальчиков забирают в «тени эмира», и они уже почти никогда не продолжают род, а женщин в кормилицы, и их дети остаются на попечении родственников. Хорошо еще, если это кормилица мальчика — тогда женщина все-таки возвращается домой, но уже порченая — избалованная сытой придворной жизнью.
Участь матерей девочек хуже — они разлучаются с родными навсегда, хотя конечно же живут в довольстве и в сытости, и что с учетом нынешней ситуации могло бы стать хорошей карьерой для той из них, которая в нужный момент окажется кормящей, случись госпоже Эльцзе родить девочку через девять лун и девять дней. Но здесь сразу же возникает самая главная проблема: как в нужный момент получить женщину, кормящую новорожденного, если на сегодняшний день во всем роде беременна только Зухра, которая уже вот-вот родит, а у всех остальных — нет мужей…
Костер давно догорел. Дети спали на руках у женщин. Голоса сделались тише. Я чувствовала, что пора уходить, но дочки Зейнаб дремали, уткнувшись в мои колени с разных сторон. Они напоминали грязненьких свернувшихся кошечек.
Зейнаб многозначительно показала на небо. Я прислушалась. Она с улыбкой замотала головой и, посмотрев вверх, восторженно произнесла:
— Джамиля джиддан!
— Очень красиво? Да. Очень. Очень красиво!
Чернота неба светлела, и звезды таяли буквально на глазах.
— Джамиля джиддан! — повторила Зейнаб и жестами дала понять, что я обязательно должна снять на камеру эту красоту, причем как можно скорее, и, бесцеремонно разбудив дочек, потянула меня за руку, поторапливая.
Я поднялась на ноги и сказала всем женщинам:
— Шукран. Шукран.
Они засуетились, стараясь поймать и поцеловать мои руки. Но я еще раз повторила:
— Шукран, — и почти убежала.
В предрассветном сумраке зрелище нищеты было просто невыносимым! Еще вчера их быт и традиции интересовали меня лишь с точки зрения посетительницы музея под открытым небом. Но это живые люди, и они так живут. «Молочные верблюдицы»… Для европейцев традиции — всего лишь некий, порой забавный элемент праздника и вовсе даже не обязательный. Но уж никак не безысходный образ жизни!
