Лилиан Колберт - Невозможное — возможно
— Экономика — вот на чем зиждется идея единой Европы, — изрек Джеффри тоном, не допускающим дальнейшего обсуждения темы. — Кстати, вы собираетесь выйти на палубу полюбоваться видом?
— Я уже сотни раз любовался им, но сейчас не могу: мне надо сделать несколько телефонных звонков, — сухо ответил Джозеф, задетый менторским тоном Бреннона. Он привык к подобным выходкам собственного отца, но почему должен сносить их от родителя Марион? — Как ты, дорогая?
— Я с удовольствием выйду на палубу, — призналась она. — На такой яхте я еще не бывала.
Джозеф снисходительно усмехнулся.
— Отлично. Правда, в тумане ты много не увидишь. Встретимся в салоне за коктейлем перед ужином. Через час, хорошо?
На палубе, опершись на поручни, Марион стояла рядом с отцом и наблюдала, как вдали исчезал из виду Пирей.
Огромные корабли, мачты жалких рыбацких скорлупок, портовые сооружения, ряды таверн и небольших баров, огни которых, отдающие желтым, напоминали кошачьи глаза, — все это внезапно будто провалилось куда-то, оказалось проглоченным туманом. И яхта неожиданно очутилась среди накатывающих беззвучных валов холодного и влажного морского воздуха. Марион поежилась.
— Надо было надеть свитер, — не скрывая раздражения произнес Бреннон. — Этот туман не так уж приятен, верно? Пойдем в каюту. Тебе следует выйти к ужину в чем-нибудь оригинальном. Георгиес был бы польщен.
Для Марион это пожелание не было сюрпризом: Джозеф предупредил ее, чтобы она взяла по меньшей мере одно платье, подходящее для раута. Она прошла в свою каюту, приняла душ и надела светло-зеленое, легкое, словно пена, платье из шифона. Через час девушка присоединилась к своему отцу в салоне, обставленном со вкусом, где один из стюардов смешивал коктейль в серебряном шейкере. С улыбкой обратившись к Марион, он спросил, чего она хотела бы выпить.
Она попросила лимонный сок с газированной минеральной водой. Отец посмотрел на нее исподлобья.
— Ты ведь не пьешь алкогольных напитков?
— Так, чуть-чуть. Иногда бокал вина, вот и все.
— Твоя мать тоже не любила спиртное, — проворчал Джеффри Бреннон. — Она была фанатиком здорового образа жизни еще задолго до того, как изобрели этот термин.
Бреннону принесли сухой мартини со льдом. Когда он поднес стакан ко рту, льдинки позванивали о стекло.
— А я иногда люблю выпить чего-нибудь покрепче, — буркнул отец, оглядев Марион с головы до ног: красивую прическу из белокурых волос, элегантное платье с глубоким вырезом на груди, ниточку прекрасного жемчуга на шее, подаренную им дочери к восемнадцатилетию, жемчужные серьги и браслет — тоже подарки отца.
Марион надела их с определенным умыслом. Джеффри остался доволен внешним видом дочери и кивнул ей, делая очередной глоток мартини.
Марион опустилась, прошелестев длинной юбкой, в глубокое мягкое кресло у низкого кофейного столика из тикового дерева.
— Сколько времени мы будем плыть до Гимноса?
— Мы должны бросить там якорь сегодня вечером, — сказал Бреннон. — В пути пробудем около часа при такой скорости.
— Идем хорошо, верно! Однако скорость движения совершенно не чувствуется на яхте. Джозеф говорит, его отец заказал проект судна какому-то известному мастеру.
— Не сомневаюсь, — сухо ответил Бреннон. У него не было яхты и он не разделял пристрастия Георгиеса. Ему не нравился этот красивый и дорогостоящий корабль. В характере Бреннона чувствовалась сильная пуританская жилка: он не мог спокойно наблюдать, как люди праздно проводят время и, тем более если тратят на ненужные, с его точки зрения, вещи крупные суммы.
Марион осмотрела салон. Взглянув на стол, она обратила внимание на окружающий его поверхность бортик, который не позволял посуде упасть со стола в случае качки. Мебель имела ножки специальной формы, входившие в металлические гнезда, врезанные в деревянный пол.
— Кто бы ни был этот мастер, он все отлично продумал, — оценила Марион.
Бреннон пропустил ее замечание мимо ушей. Бесстрастным голосом он произнес:
— Мы не станем высаживаться на берег, пока завтра утром не прилетят остальные заинтересованные лица. В обеденное время состоится пикник, который устраивает агентство, а после начнется аукцион прямо в самом доме. Из небольшой бухты, где мы высадимся, к месту торгов ведет, по-видимому, только одна довольно опасная дорога, и нам придется пройтись пешком. Надеюсь, путь будет не очень длинный. Как я понимаю, на острове есть автомобиль с четырьмя ведущими колесами. На нем Андрос Янаки разъезжает повсюду, но машина заперта в гараже, а агент по торговле недвижимостью сообщил, что не имеет разрешения предоставлять этот вид транспорта другим лицам.
— Он будет там?
— Агент по продаже? Безусловно. — Бреннон раздраженно взглянул на нее.
— Нет… Андрос Янаки… — Раскрасневшись, Марион не поднимала глаз от своего бокала. Она знала, что отец пристально за ней наблюдает.
Девушке хотелось бы понять, о чем он сейчас думает, но бесстрастная маска на его лице была непроницаема.
— Понятия не имею, — коротко бросил он, и Марион почувствовала нарастающий гнев отца. Бреннону было неприятно, что она интересовалась этим человеком. Его голос звучал раздраженно.
За что он ненавидит Андроса? Что он мог сделать ему?
В салон вошел Георгиес. Толстый, неуклюжий, в вечернем костюме он был похож на пингвина. Янаки-старший устроился в другом углу диванчика, на котором сидел Бреннон, заказал стюарду коктейль «Манхэттен», затем посмотрел на Марион оценивающим взглядом, примерно так же, как только что это сделал Бреннон.
Впрочем, в отличие от ее отца Георгиес одобрительно отозвался о том, как выглядит гостья.
— Какое красивое платье, Марион! Оно очень идет вам. Вы должны чаще его надевать. Мне нравится видеть вас элегантной.
Взяв коктейль, он поднял бокал и, обращаясь к Марион, добавил:
— Женщины теперь больше не носят романтических одежд. Не знаю почему. Полагаю, во всем виноваты феминистские штучки. Им хочется выглядеть подобно мужчинам, но ведь это смехотворно. Женщина должна выглядеть женщиной, а не бегать целый день в джинсах и тенниске.
С языка Марион готовы были сорваться слова, которыми она хотела бы ответить знатоку феминизма, но она промолчала. Ей известно, что она хорошо выглядит в джинсах и тенниске, и взгляды мужчин подтверждают это мнение достаточно красноречиво. Однако спорить с Георгиесом Янаки она не осмеливалась, как не осмеливалась поднять голос и против своего отца. Она лишь клеймила себя за трусость. Жалкая трусиха! Марион была противна самой себе.
