Ирина Алпатова - Рыбка в солнечной воде
– А позвольте узнать, – теперь он издевался открыто, – стриптиз это ваше хобби или второе призвание? А может, общественная нагрузка, в смысле культуру – в массы?
Зеленые глаза блестели нехорошим блеском, губы кривились. Лера опустила руку и коснулась вазы.
– Это работа, – сухо сказала она, – причем ничуть не хуже любой другой.
Что он к ней прицепился? Какое его дело? И ведь она чуть было не ляпнула, что больше не выступает. Еще не хватало оправдываться неизвестно перед кем.
– Теперь, когда вы все узнали, может быть, уйдете? Мики здесь нет, а остальное… – она не стала договаривать, чтобы не злить урода.
– Притворяетесь вы паршиво, хоть и работаете в театре. «Мику вызвали на гастроли…» А вас чего не вызвали? Плохая актриса или с режиссером не спите?
– И актриса плохая, и не сплю. – Лере все это начало безумно надоедать. Он не имел права лезть в ее дела. – Послушайте, Алекс…
Афалина неожиданно сморщился, как от зубной боли.
– Не зовите меня этим дурацким именем. Меня зовут Алексей.
Боже мой, еще один в списке недовольных! Очень кстати Лера вспомнила фразу отчима. Точно, Алексей Петрович!
– Алексей Петрович, мои дела вас никоим образом не касаются, и вам пора.
Алексей Петрович о чем-то задумался, уставившись в одну точку, и Лера проследила за его взглядом. Все ясно, углядел на столике еще один Лерин подарок – фотографию, на которой Гришина с подругой надули щеки и выкатили глаза. Стас поймал их за этим занятием и щелкнул. Лера специально попросила отпечатать большое фото, вставила его в рамочку и подписала крупными буквами: «Сара Бернар (это под Микиным изображением) и ее обезьянка Дарвин».
Сара Бернар… Замечательный режиссер Павел Андреевич Столяров видел в Валерии Гришиной не нелепого клоуна, а Джульетту и Клеопатру. И она их играла, да! Хотя в последнее время Лере все чаще начинало казаться, что ей приснился прекрасный сон, воспоминания о котором становились все тоньше и эфемерней. Даже фотографии сцен из спектаклей плохо помогали – на них жила своей жизнью какая-то другая женщина, уверенная в себе и талантливая. Может быть, Лера поступила глупо, но сложила снимки в коробку и убрала с глаз долой. Она только позже сообразила, что поступила в точности, как мамуля, но ничего менять не стала.
Дима однажды ляпнул ужасную гадость. «Все очень просто – Столяров обожает нимфеток, и ты в его вкусе», – так сказал Лерин муж. Лера не поверила собственным ушам, потому что ее Митька не мог произнести этих слов. Он же знал, он видел, как Лера работала над ролями, как она готова была жить в театре. «Но я же… и в училище… тоже играла… и Шекспира, и Ост… Островского, и К-катюшу Маслову…» – Одеревеневшие губы плохо слушались Леру. «Малы-ыш, – пропел Митька ласковым голосом, – а то в училище не знали, чья ты дочка. Хотели подфартить папаше».
Димка лгал, уж он-то отлично знал, что никакой блат не поможет хорошо сыграть роль, нет, просто он был тогда банально пьян, потому что страшно переживал из-за неудач. В конце концов, у него случилось затмение ума, с кем не бывает. Только яд произнесенных слов продолжал действовать, и Лера изо всех сил с этим боролась. И у нее было противоядие, взять хотя бы самого верного ее «фаната».
На всех спектаклях во втором ряду с краю сидел очень трогательный старичок из «старорежимных». Потертый пиджачишко с кожаными заплатками на локтях, шейный платок в вороте рубашки, плешивую голову прикрывает берет со смешной пупочкой. Таков был верный Лерин поклонник.
После спектакля, на общем поклоне он подходил к сцене, снизу вверх смотрел на Леру чуть слезящимися глазами и протягивал неизменные три гвоздички с запиской. В ней всегда было написано одно и то же: «Юной Саре Бернар с восхищением». Почему Саре Бернар, а не Комиссаржевской или Ермоловой? Это знал только он один. Лера рассказала о содержании записки дяде – и всё, отныне он только так ее и называл. Обезьяной Дарвином Лера прозвала себя сама. А что, у Бернар и в самом деле была такая, и в глубине души Лера чаще ощущала себя именно обезьянкой, а не Сарой.
Порой ей хотелось сказать поклоннику что-то вроде: «Не покупайте мне эти несчастные цветы, не тратьтесь». Но она понимала, что лишь обидит старого джентльмена, поэтому благодарно улыбалась и подносила к лицу именно его подвявший и ничем не пахнущий букетик.
Однажды теплым летним вечером Лера случайно забрела в небольшой антикварный магазинчик, где увидела своего старичка. Он покупал фарфорового дога и внимательно следил за руками продавщицы, бережно паковавшей дорогую вещицу. «Мы вам обязательно позвоним, если парный песик появится», – говорила девушка, и пупочка на ветхом берете мелко дрожала в ответ: «Да-да, я вас, Леночка, настоятельнейшим образом прошу, сразу позвоните». Лера едва ли не на цыпочках вышла из магазина.
А потом Столяров умер от сердечного приступа, и вместе с ним «скончалась» и юная Сара. Старичок исчез тоже, и Лера не раз с грустью вспоминала дохленькие гвоздички – все-таки замечательное было время. Нет, цветы ей дарили и за самые крошечные роли и просто так, но гвоздичек было жаль.
Лере захотелось схватить фотографию и спрятать от наглых глаз, но было поздно: они уже и их с Микой рожицы разглядели, и подписи прочли. Лера почувствовала себя раздетой, почти как во время стриптиза. Что с ней происходит?
Урод усмехнулся уголком губ и спросил вкрадчиво:
– И как нас зовут?
Нас! Все понятно – на «вы» обращаться – много чести, на «ты» – рискованно, дура может взбелениться и швырнуть в голову вазу. Поэтому употребим снисходительное «нас». А что, можно и познакомиться. Васька, прости свою глупую кузину.
– Лека!
И хотя афалина даже бровью не повел, Лера догадалась, что имя ему не понравилось.
– Лека, Мика… понятно. А знаете что, Лека, раз уж мы с вами встретились в неформальной обстановке, давайте сходим в ресторан. Не пропадать же вечеру.
Лера отлично его поняла – раз перед тобой стриптизерша, то почему бы и не развлечься. Но нельзя, нельзя слишком открыто злить зверя. Она и так наломала дров, и все это отольется Микиными слезами.
– Никуда я с вами не пойду. Вам, конечно, все равно, с кем проводить вечер, а мне нет. И вообще, вам пора. Всего хорошего.
Что он собирался сделать? Лера не успела решить, потому что чудовище поднялось стремительно, будто выпрыгнуло из воды! И ее нервное напряжение, до сих пор скрученное в тугую пружину, тоже «выпрыгнуло». Она среагировала на маневр афалины почти молниеносно – схватила вазу и метнула снаряд во врага.
Урод мастерски увернулся, ваза со звоном разбилась о стену над его головой, и в комнате стало очень тихо. Бывший посмотрел на Леру как на буйнопомешанную, секунду помедлил и сделал к ней шаг. А у нее больше ничего подходящего под рукой не было! Лера, не глядя, схватила со столика какой-то предмет, размахнулась и бросила. Снова промазала! Она кинулась к балконной двери, дернула вниз шпингалет – а он заедал, сволочь! – и распахнула дверь. Потом замерла на пороге. Если садист сделает к ней хотя бы шаг, жертва заорет как резаная!
